Испытания, подобные тем, что нам пришлось пережить в последнем полете, никак не могли пройти бесследно. И, несмотря на удачное завершение этого тяжелого дня, я все равно чувствовал себя не слишком хорошо. Да, было счастье от сознания того, что любимая девушка стала моей законной женой, тронули мое сердце и простые искренние поздравления друзей и командиров, была, конечно же, гордость за одержанную с таким трудом победу…

Но свинцовая тяжесть, волнами разливавшаяся по всему телу, никак не хотела отступать, нашептывая мне колыбельные мотивы. Тогда я старался не прислушиваться к своей усталости и, забыв о ней, сконцентрировать внимание на разговорах, которые велись рядом. Иногда это мне удавалось, и несколько моих удачных шуток вызвали всеобщий гомерический смех… Временами бывало и совсем наоборот – бороться со сном становилось все труднее, и тогда реальность как будто ускользала от меня, все происходившее со мной казалось каким-то далеким и нереальным…

Утро следующего дня хоть и принесло заметное улучшение моего самочувствия, но о полном восстановлении, конечно же, не могло быть и речи. Не в лучшей форме находились и остальные члены моего экипажа. Но военное время не знает жалости и снисхождения, и получи мы новое задание, безо всяких колебаний и сомнений отправились бы его выполнять. Только вот лететь нам было не на чем – моя голубая «двойка» требовала серьезного ремонта, а свободных самолетов в полку не было. Да и Борзов прекрасно понимал, что, отдав нам боевой приказ, фактически подписал бы нам смертный приговор. В общем, так или иначе, Иван Иванович принял самое разумное решение – отправить наш экипаж в дом отдыха летного состава Балтийского флота, расположенный в Приютино.

Пока полковой автобус везет нас к месту назначения, я, как обычно, смотрю в окно. Это нехитрое занятие всегда дарит мне состояние блаженного покоя. Мимо степенно проплывают бесконечные ряды устремленных в небесные выси великанов-сосен, между стволами и игольчатыми лапами которых проглядывают живописные лужайки – простая и вместе с тем завораживающе красивая картина природного великолепия. Попадавшиеся на пути небольшие домики ленинградских окраин и дачных районов, обрамленные вековой зеленью, кажутся настолько сроднившимися со своим естественным окружением, что поневоле проникаешься желанием прожить всю оставшуюся жизнь именно тут…

Полностью поглощенный своими мыслями, я не сразу заметил, как автобус замедлил ход и вскоре остановился неподалеку от аккуратного двухэтажного строения.

– Вот мы и приехали, – объявил матрос, сидевший за рулем.

Мы с Бабановым, не медля, выбрались наружу, а вот Двойнишников немного задержался. Мягкое место, оцарапанное осколками, немного сковывало его движения. Не успели мы осмотреться по сторонам, как к нам подошли несколько человек, среди которых был и наш однополчанин Гриша Бажанов.

– Ну что, ребята, – весело сказал он, обменявшись с нами крепким рукопожатием, – сначала становитесь на довольствие, занимайте койки – и айда к нам!

Мы тут же последовали совету бывалого фронтовика и вскоре уже раскладывали по стоявшим у кроватей тумбочкам свои нехитрые солдатские пожитки. Покончив с этим немудреным занятием, тут же выходим на свежий воздух – грех засиживаться дома при такой хорошей погоде.

Красота этого живописного места оказалась необыкновенным лекарством, которому, вполне вероятно, к вечеру первого же дня оказалось бы под силу заставить меня начисто забыть о войне… Но увы. И в столовой, и в комнатах отдыха, и на улице любой разговор неминуемо возвращался к боевым полетам, опасностям, им сопутствующим, и различным ухищрениям, позволявшим нам, летчикам, остаться в живых. Ничего не поделаешь, война настолько глубоко пробралась внутрь каждого из нас, что стала неотъемлемой частью нашего сознания.

Но кипучая энергия молодости все равно брала свое. Те, кому позволяло состояние здоровья, вели жаркие футбольные баталии. Постоянных команд не было, поэтому перед каждым матчем формировались совершенно другие коллективы, правда, так было даже интереснее. Остальные занимали свои места на длинных скамейках, шумно споря о том, кто же все-таки выйдет победителем в сегодняшней встрече. Сплошь и рядом заключались всевозможные пари, словом, страсти кипели, как во время настоящего футбольного чемпионата. Я, как один из немногих совершенно здоровых, принимал участие практически во всех играх и почти с тем же азартом, что и в далеком детстве, изо всех сил пинал мяч в сторону ворот противника. Тут же, совсем рядом, находилась и волейбольная площадка с настоящей сеткой, но мы редко пользовались ей, отдавая предпочтение футболу.

Конечно, имелись и другие способы приятного проведения досуга, но они практиковались уже в вечернее время. Собирались группы из нескольких единомышленников, скидывались на покупку спиртных напитков и после их распития направлялись на танцы. Но это в основном холостяки. Мы же с Иваном Двойнишниковым при первой же возможности стремились сбежать к своим женам, но увы, это не всегда получалось. В числе других женщин они, отработав положенное время на основном месте работы, привлекались к уборке улиц, пострадавших от бомбежек и обстрелов, восстановлению промышленных предприятий… Словом, им было не до нас…

А наше основное время проходило в прогулках и беседах. Правда, компании в основном подбирались по возрастному критерию, поэтому Бажанов гораздо больше общался со своими сверстниками, чем с нами. И вот однажды я, направляясь в столовую, увидел Гришу в окружении нескольких летчиков и, поскольку мне оказалось по пути, присоединился к ним. Мое внимание сразу же привлек невысокий плотно сбитый мужчина с изуродованным давними ожогами лицом. «Вот это досталось человеку», – с ужасом подумал я, представляя себе, какую нечеловеческую боль ему пришлось перетерпеть…

Вечером я спросил у Гриши об этом летчике и в ответ услышал совершенно невероятную историю, которая в устах другого человека вполне могла бы вызвать у меня полное недоверие. Тем не менее она была абсолютной правдой…

Леонид Белоусов начинал свою армейскую жизнь в пехоте, но, заболев небом, поступил в Борисоглебскую военную авиационную школу летчиков и окончил ее в 35-м году. Еще до начала войны с Финляндией Леонид был поднят на перехват самолета, нарушившего нашу границу. Неприятель, почувствовав опасность, скрылся, а для Белоусова этот полет стал роковым. Внезапно испортившаяся погода помешала посадке, самолет потерпел аварию и загорелся. Обожженного летчика удалось спасти лишь каким-то необъяснимым чудом, но его лицо оказалось изуродованным навсегда.

Леонид перенес множество пластических операций, после чего вместо восстановительного отдыха, на котором так настаивали врачи, добился возвращения в полк – как раз в это время началась финская война, и отважный летчик не считал для себя возможным оставаться в тылу. В январе 40-го его боевые заслуги были отмечены орденом Боевого Красного Знамени.

Но самым главным испытанием на прочность стала для Леонида Великая Отечественная. Белоусов прикрывал от налетов вражеской авиации спасительную для Ленинграда Дорогу жизни, наносил штурмовые удары по немецкому переднему краю, вел воздушную разведку… В декабре 41-го его самолет был сбит, а Леонид воспользовался парашютом. Немцы не сочли для себя зазорным попытаться расстрелять повисшего на стропах беззащитного человека. Несмотря на тяжелые ранения, Леонид все же остался в живых, но из-за начавшейся гангрены спасти его перебитые вражескими пулями ноги врачи так и не смогли. Одну из них пришлось отрезать выше колена…