В газетах начали появляться новые заголовки: «РОДИТЕЛЬСКАЯ ЛЮБОВЬ СТАНОВИТСЯ ПРИЧИНОЙ ТРАГЕДИИ», «ПРИНЦ ЗАПРЕЩАЕТ МАТЕРИ РАЗГОВАРИВАТЬ С ДЕТЬМИ», «КОНФЛИКТ ИСЛАМА И ФЕМИНИЗМА». Первый из них показался мне даже забавным: «родительская любовь» не имела никакого отношения к причинам, заставившим Бахрина похитить детей. В своих интервью он и сам ни разу не упомянул о любви. Он рассуждал только о религии.

Однако в газетах появлялось и много писем в защиту нашей семьи. Одно из них, от Хитер Браун, даже заставило меня улыбнуться, и я с удовольствием представила, как сенатор Эванс будет читать его за завтраком. Хитер писала: «Раджа Бахрин Шах располагает неограниченной поддержкой правительства Малайзии, полиции Малайзии, Исламского суда, а также поддержкой некоторых облеченных властью индонезийцев, включая и военных. По сути, ему не особенно требовалась помощь сенатора Эванса и австралийской Береговой охраны, но тем не менее он ее получил и, наверное, очень благодарен».

В конце концов наше правительство все-таки решило что-то предпринять и потребовало, чтобы сотрудникам посольства Австралии предоставили возможность повидаться с Аддином и Шахирой, на что получило неопределенный и уклончивый ответ.

Я уже начала думать о том, чтобы самой поехать в Тренгану и попытаться увидеться с детьми, но сразу же выяснилось, что в Малайзии я стала персоной нон грата и визу мне никогда не получить. Более того, меня обвиняли там сразу в нескольких преступлениях и даже выписали ордер на мой арест. Если я все-таки рискну приехать в Малайзию, то в тот же день окажусь за решеткой. Бахрину удалось устроить так, что ордер был выписан якобы в марте 1984 года, то есть еще до моего отъезда в Австралию и за полтора года до нашего с ним развода. Тем же постановлением суда Бахрину предоставлялась право исключительной опеки над обоими детьми – пример поразительного предвидения, потому что Шахира в то время даже не была зачата; вероятно, суд имел в виду право опеки над моим левым яичником.

Примерно тогда же мы начали получать встревожившие нас письма от человека, предлагавшего выкрасть у Бахрина детей и вернуть их мне. В письмах он прозрачно намекал на свое умение обращаться со всеми видами огнестрельного и холодного оружия. Нам удалось выяснить, что этот человек хорошо известен полиции и обвинялся именно в связи с незаконным ношением оружия. Конечно же, я и на сотню миль не подпустила бы такого к своим детям – они были нужны мне живыми, а не мертвыми. Писали нам и другие новоявленные Рембо; все они предлагали свои услуги и, разумеется, не бесплатно.

Особенно неприятной была история с частным сыщиком из Квинсленда, который, по его словам, занимался как раз возвращением похищенных детей. Этот человек, давая интервью центральному каналу, заявил, что я являюсь его клиенткой и он якобы предложил мне отличный план спасения детей с применением силы, но мы с Яном отвергли его. Об этом же он рассказал и корреспондентке известного женского журнала. Я никогда в жизни не разговаривала с этим человеком и вряд ли когда-нибудь буду, учитывая способ, которым он заманивает к себе клиентов.

По-прежнему ни одной ночи мне не удавалось проспать без кошмаров; они преследовали меня неотвязно. Один из самых страшных я записала тогда в своем дневнике:

Я снова и снова бьюсь о стеклянную стену, отгораживающую от меня Аддина и Шах. Они сидят за ней, каждый в своей аккуратной комнатке, полной игрушек, но без окон и дверей. Они раскачиваются, плачут и зовут меня, но звуки их голоса почему-то не совпадают с движением губ. Я кричу, что мама идет к ним, что я люблю их, и колочу кулаками в стекло, но они не слышат меня. А потом раздается хохот – торжествующий и жестокий. Я оборачиваюсь и вижу Бахрина, который смеется, обнажая зубы, смеется, смеется… Его смех заглушает крики детей, заполняет все вокруг. А потом я вижу, как сверкает сталь, и чувствую страшную боль – огромным ножом он отсекает мне сначала правую, а потом левую руку выше локтя. Я сползаю на пол, но продолжаю колотить по стеклу окровавленными обрубками. Все стекло уже залито кровью, но я стучу, чтобы дети знали, что я не сдаюсь, а Бахрин хохочет все громче, и громче, и громче, и я больше не могу выносить этого звука и просыпаюсь, все еще выкрикивая имена Аддина и Шах.

Мне стало бы легче, если бы я смогла поговорить с кем-нибудь, кто прошел через то же, что я. Иногда мне казалось, что я схожу с ума. Наши друзья Тим Уотсон-Мунро и его жена Карла Лешнер, оба профессиональные психологи, уверяли меня, что это не так. Я почти не спала и похудела с пятидесяти двух до сорока килограммов. Мне было наплевать на это. Желудок отказывался принимать пищу, и она в нем не задерживалась. Несколько раз я пыталась взяться за хозяйство, но, едва войдя на кухню, начинала плакать, потому что вспоминала, как готовила карри в тот день, когда пропали дети. Ян и Скай питались тем, что приносили нам соседи, или едой, доставляемой из ресторанов. Волосы продолжали выпадать клочьями, и спереди их стало заметно меньше. Я без особого интереса прикидывала, как буду выглядеть лысая.

Лилиан и Джон очень много работали, надеясь найти какую-нибудь юридическую лазейку, которая позволила бы нам хоть что-то предпринять. Против Бахрина можно было возбудить уголовное дело, но для этого требовалась помощь правительства.

Вечером в среду, 5 августа, я впервые увидела Аддина и Шахиру по телевизору. Это было тщательно срежиссированное шоу. Аддин выглядел мрачным и сердитым, а Шах, конечно же, оставалась Шах – она постоянно крутилась и ни на минуту не забывала о камерах и журналистах. Дети, похоже, ссорились, но голос комментатора заглушал их слова. Позже, когда нам удалось убрать все закадровые звуки, стало слышно, как Аддин говорит Шах, чтобы та вела себя прилично, иначе им попадет. Чтобы создать непринужденную атмосферу, дети были окружены клетками с кроликами, мышами и морскими свинками. Они рассматривали животных, стараясь не замечать камеры, и поглядели в нее, только когда чей-то голос велел им улыбнуться. У Шах все ножки были искусаны насекомыми.

Я прокручивала запись этих кадров сотни раз. Ян очень расстроился, когда однажды, зайдя в гостиную, увидел, что я стою на коленях перед телевизором и рыдаю, прижавшись лицом к экрану. Но я ничего не могла с собой поделать – это было сильнее меня.

Спокойной ночи, мои дорогие, мои любимые малыши. Хороших вам снов. Храни вас Господь. Мама очень любит вас и всегда будет любить.

21 августа 1992 года. Пятница

Время шло, но мне не становилось легче, а наоборот, тяжелее. Невозможно было смириться с тем, что отныне нам придется жить без Аддина и Шахиры. Сначала я потеряла их, теперь теряла и себя. Все, что казалось важным и дорогим, было с хирургической точностью вырезано из моей жизни. Наша семья кое-как пыталась существовать по-прежнему, но притворяться становилось все труднее: она уменьшилась ровно наполовину, и образовавшуюся страшную пустоту невозможно было ни игнорировать, ни чем-нибудь заполнить. Огромным облегчением и счастьем было бы просто услышать голоса Аддина и Шах, но и эту надежду у меня отняли. Каждый день я подолгу сидела у телефона, пытаясь отыскать какой-то способ пробиться к ним. Я набирала и набирала все известные мне номера, принадлежавшие семье Бахрина, но без всякого толку – все телефоны поменялись. Я раз за разом звонила на коммутатор дворца Истана Бадария и умоляла соединить меня с Эндах, надеясь узнать какие-нибудь новости о детях. Мне либо сразу же грубо отказывали, либо, если на коммутаторе дежурил телефонист Касим, с которым когда-то мы были друзьями, тоже отказывали, но придумывая неубедительные отговорки. Я пыталась менять голос, говорить с разными акцентами, но ничего не помогало. Иногда мне удавалось немного поговорить с Касимом и вымолить у него обещание слово в слово передать мое послание Эндах. «Если она не желает или не может говорить со мной, пожалуйста, передайте ей, что я ни в коем случае не намерена причинять ей неприятности или неудобства, – заклинала его я, а потом на „высоком“ малайском языке, с соблюдением всех тончайших требований этикета, излагала свою просьбу: – С великой любовью и глубочайшим почтением я вспоминаю Ее Величество и смею надеяться, что она здорова. Я нижайше молю ее не отказать моим детям в своей заботе и покровительстве. Ни в коем случае не желая тревожить ее или нарушать мир, царящий в ее жизни, я осмеливаюсь обратиться к ней с покорнейшей просьбой подумать, не сочтет ли она возможным передать Их Высочествам Тенку Аддину и Тенку Шахире, что мама их очень любит. Я заранее благодарна Ее Величеству за милостивое внимание, уделенное моей просьбе».