Еще шаг — и он вместе с чечеточником оказался в узком коридоре за сценой. Собравшиеся в нем при звуках выстрелов, раздавшихся в зале кабаре, актеры испуганно шарахнулись в стороны.

— Выход?! Где выход?! — не своим голосом взревел Пан.

Кто-то, в белом костюме Пьеро, молча показал дрожащей рукой в дальний конец коридора, на неплотно прикрытую дверь. Оттолкнув чечеточника, Пан бросился туда.

«А если и здесь ждут милиционеры?.. Прорваться, любой ценой прорваться! Зубами прогрызть дорогу!»

Распахнув ударом ноги дверь, он вылетел в мрачный колодец двора, не находя выхода, ошалело заметался между тесно сжавших узкий асфальтовый пятачок глухих стен, плотно стоявших двух- и трехэтажных домов из темного кирпича. Вот почему его здесь не караулили! Некуда отсюда бежать — мышеловка! Сюда в антракте, наверное, выходили покурить артисты.

«Сдаться? Ну нет…»

Пан подскочил к водосточной трубе, подпрыгнув, ухватился за скобу ее крепления, вбитую в стену, подтянулся. Обняв руками и ногами гулкую, жутко проминающуюся под тяжестью его тела жесть трубы, быстро полез наверх, на крышу, ежесекундно рискуя сорваться. Отчаяние и страх придавали ему силы. И еще топот ног внизу, во дворе.

Пробежав по крыше, он отыскал пожарную лестницу, начал торопливо спускаться вниз, на улицу, — скорее, скорее, бежать на тот перекресток, где ждет Губарь со своим рысаком.

Спрыгнув на тротуар, огляделся.

Проклятие! Милиционеры оказались хваткими ребятами. Они успели обежать квартал и теперь были всего в полсотне саженей от него. Грохнули выстрелы сыщиков.

«Так и шлепнуть могут», — мелькнула трусливая мыслишка.

Пан побежал. Вот и знакомый дом, теперь за угол…

Нет, сегодня черный день, день отчаянного невезения, все идет наперекосяк, и, видно, не уйти — двое людей в кожанках стоят около коляски Губаря: один держит коня под уздцы, второй наставил на старика револьвер. Добрались! Выдаст, как пить дать, выдаст Губарь, выложит все на допросах МУРа.

Быстро вскинув браунинг, Пан несколько раз выстрелил. Увидел, как дернулся и мешком повалился под ноги своего рысака Губарь, как осел, хватаясь за грудь, стоявший рядом с ним человек с револьвером в руке.

Сзади тоже хлопнули выстрелы. Пуля стукнула в стену дома, совсем рядом с ним. Пан хотел было пристрелить из мстительности и лошадь — чтобы не досталась милиции, а то будут потом гарцевать, но передумал и метнулся в переулок.

Скорее, скорее! Черт возьми, почему только люди не летают?!

Короткий переулок вывел на оживленный перекресток, мелькнула перед глазами ярко освещенная вывеска — «Савой».

Что-то очень знакомое. Ну да, поезд, толстый дурачок Федорин, любитель погулять в Москве без присмотра ревнивой супруги, картишки, приглашение заходить…

Пан на бегу запихал браунинги в карманы и торопливо вошел в подъезд гостиницы. Пожалуй, это сейчас единственный шанс на спасение — иначе они загонят его по улицам, как зайца, или убьют в перестрелке.

У стойки портье толпились несколько приезжих, бестолково переставляя чемоданы, расписываясь в книге регистрации постояльцев, расплачиваясь за номера. Яшка быстро протолкался к барьерчику, сунул пожилому портье смятую бумажку десятирублевого достоинства.

— Федорин Порфирий Михайлович у вас остановился?

— Второй этаж, двести третий нумер…

Скорее, скорее! Через две ступеньки, вверх по широкой лестнице, устланной толстым бордовым ковром. Бегом по длинному гостиничному коридору, чутко прислушиваясь — нет ли топота ног сзади, судорожно шаря глазами по табличкам номеров на дверях, боясь пропустить тот самый, сулящий надежду на спасение.

Вот он, двести третий! Постучал… А вдруг нет дома? Тогда что, конец?

Дверь распахнулась. Недовольно сморщившееся было лицо Федорина с бульдожьими щеками расплылось в улыбке:

— Иван Маринович!.. Голубчик! Я сейчас, обождите меня внизу, через минуту буду.

Пан, мельком оглядев поросшую седыми волосами грудь Федорина, видневшуюся в вырезе неплотно запахнутого халата, тапочки, надетые на босую ногу, нажал рукой на дверь.

— Дайте войти!

— Голубчик, но…

— Да что ты, зараза! — Пан с маху врезал Федорину кулаком между глаз и, подхватив обмякшее грузное тело, захлопнул за собой дверь номера…

* * *

Вечером того же дня, возвращаясь из редакции, Черников решил зайти к знакомому художнику. Поднявшись по стертым ступеням старой лестницы темноватого подъезда, привычно повернул ручку медного звонка под ярко начищенной латунной табличкой с витиеватыми буквами: «Диомид Саввович Калистру».

Открывшая дверь жена Диомида проводила его в комнату. Художник был не один. Около окна стоя курил незнакомый худощавый блондин в хорошо сшитом темном костюме.

— Толя! — раскинув руки, пошел навстречу Черникову Калистру. — А я-то думаю, кто это к нам? Позвольте, я вас представлю друг другу. Знакомься: Юрий Сергеевич, знаток и ценитель русской старины, а это мой друг, Анатолий Черников, журналист. Как раньше было принято говорить, прошу друг друга любить и жаловать.

— Очень приятно, — слегка поклонился Юрий Сергеевич, — мы тут как раз перед вашим приходом спорили о русской лаковой миниатюре. Может быть, рассудите?

— Я не большой знаток, — улыбнулся Анатолий. — Но если вы настаиваете…

— Да спор-то простой, не художественный! — сразу загорячился Калистру. — Юрий Сергеевич не верит в возрождение русских народных промыслов, и не только лаковой миниатюры. А я верю! Верю в русских самородков! Пусть они не профессиональные художники, пусть не учились в Академии художеств, но таланты! А талант не может не работать. Это потребность.

— Ну да, кто не работает, не ест, — ядовито отозвался Юрий Сергеевич, — но что будут теперь писать эти, с позволения сказать, таланты? После многих лет писания библейских сюжетов на иконах и росписи подносов и табакерок? Табакерки сейчас как-то не в моде, подносы тоже. Прикажете им рисовать серпы и молоты со звездой?

— Да при чем здесь сюжеты? — снова взвился темпераментный Диомид, обеими руками собирая рассыпавшиеся длинные черные волосы. — Сюжет может быть любой, важна манера исполнения. Понимаете, манера! Стиль!

— Думаю, Диомид прав, — прервал спор Черников, — народные промыслы возродятся. Не берусь судить, в каком виде, но возродятся.

— Ну, не знаю, не знаю… — развел руками Юрий Сергеевич. — Я вижу, вы оба против меня, — добавил он с улыбкой, — остается только ретирада. Разрешите откланяться.

— Чайку с нами? — предложила жена художника.

— Нет, увольте, не могу. Никак не могу. Дела. До свиданья. Надеюсь на вас, Диомид Саввович…

— Да-да…

Художник вышел провожать гостя. Черников присел к столу, ожидая его возвращения.