Похоже, ляпнул он по горячей лавочке что-то такое или близкое к тому, что семья в чёрной держала тайне.

— Может, ма, — сказал Митрофан, — сбегать ещё на четвёртый? К дядь Ване Познахирину?

— А поняй… Чего выглядать? Надо шось делать. Поняй… Эхэ-хэ-хэ-э… Холодные люди друг другу помощники…

— Поля, — встрял в разговор Алексей, — я б и сам побежал с Митюхой. Ночь… А ну Познахирина нету дома? А ну машина в гараже? А гараж где? В том же центре… А не скорей ли будет… Если не побрезгуешь, давай я стартаю на своей музыке? — глянул себе под крыльцо, где меж высоких столбов дремал в вечерней прохладе упревший за бестолковый воскресный денёк синий тракторишко. — Дорога к совхозному центру терпимая, не то что на четвёртый. Но трепать будет… А мы потихохоньку. А мы полегохоньку. А?

Мама промокнула слёзы на глазах листком узелка с моим сменным бельём.

— Так-то способней оно. Уж лучше плохо ехать, чем хóороше стоять на месте.

Алексей как-то вызывающе завёл ремнём тракторок, и мы с весёлым, ералашным треском двинулись в путь.

Вечер торопливо зажигал первые звезды.

Звёзды старательно подсвечивали нам и ехать было совсем не темно.

— Покрепче, братове, держимся за воздух! — подбадривал нас Алексей перед особенно глубокими колдобинами.

Он знал их все напамять.

В прицепном кузовке я сидел на одеяле. Митя и Глеб тесно жались с боков, сронив ноги с тележки до земли и загребая подошвами всякий дорожный сор. Ни вправо, ни влево не шелохнись. И больше всего братики боялись, что на ухабах кого-нибудь из них подбросит и уронит мне на больную ногу.

34

Дороже собственного здоровья может быть только лечение.

М. Дружинина

Меня положили в коридоре.

— Это не прихоть моего царства, — сестра с вшивым домиком[151] на голове и пустила из шприца пробную струйку. — У нас коридорная система. Все палаты занавалены. Хоть пойди проверь.

«На ногу не наступи, а бегай с проверкой?» — подумал я и промолчал.

— Значит, у матросов нет вопросов? Тогда начнём ремонтироваться. На старт!.. Скидавай штаны для первого знакомства!

Я законфузился, закраснел.

— Фа! Да ты чего такое вообразил? Мне-то давай всего краёк попонии. Поторапливайся, пока уколики бесплатные.

На живот не завалиться. Я кое-как выкрутился на бок.

— А обязательно? — спросил. — Для чего уколы делают?

— Для скрепления любви.

— Ну-у…

— Что ну? Что ну?.. Ну, от двоек, мальчик! На выбор! Тоже не устраивает?

— А почему такой длинный мне укол? А если насквозь пробьёте?

— Чоча зашьёт дырку. Дратвы и смолы хватит…

Она чуть столкнула верх трусов, сделала мне маленький прокол-укол. И важно удалилась.

Из комнаты напротив вышатнулась тётя Паша, Юрки Клыкова мать. Была она вся пухлая.

Тётя Паша трудно подсела ко мне на койку.

— Сбедил себе ножушку? — одышливо спросила. — И, похоже, очень… Как же ты так?

— Да умеючи разве долго? Да если ещё ваш Юрик поможет?..

— Юрша? — Тётя Паша разбито плеснула руками. — Ка-ак? Когда? Где это связалось?

— Да вы не расстраивайтесь… Совсем в полной случайности… На футболе… Юрка совсем не хотел…

— Да что… Хотел не хотел, а нога толще ведра. Так распухнуть…

— На Юрке вины никакой. Сам я виноват.

— Какая беда привяжется… Попал сюда… в долину смерти… Что ж делать теперюшки? Лечись, дольчик.[152] Привыкай. Я вон за две недели уже привыкла. Вся своя… вся смелая… Совсем неходячка… Врачуны жи-иво вольют здоровья… Я смотрю, ты уколов боишься? А ты им назло не бойся… У нас две сестры. Одна делает уколы — как муха укусила. «Я сейчас, минуточку! Болей никаких не будет». Почешет и не заметишь, как уколола. Прямо руками здоровье даёт. Когда её нету, все в окна выглядают, всегда ждут, как Паску. А другая, вот ушла, — все трясутся. Так боятся. Колет долбёжка — как ножом пыряет!

— Клыкова! — шумнула сестра из темноты прихожей. — Хватит трындыкать… Что вы ноете? Просите дополнительный укол? Почему вы свой боевой пост оставили? Давай, давай к себе в палату! Живолётом!

Тётя Паша выразительно посмотрела на меня — а я что говорила? — и, разбито охая, поскреблась в свою палату.

Скоро сестра снова выявилась с градусником. В который раз! Что она раз за разом пихает мне под мышку градусник?

— Все кругом тяжёлые, один ты, хухрик-мухрик, лёгкий, — ответила на мой немой вопрос.

— Поэтому лечите одним градусником?

— То есть?

— А без конца меряете температуру.

— Потому и меряю без конца, что температура у тебя без конца лезет вверх. Верхолазка! В градуснике деления не хватает. Забегает за край.

И она, забрав у меня после градусник, смотрела, как мне показалось, не на сам градусник, а намного дальше вправо, будто у градусника было продолжение, которое никто не видел, а видела лишь она одна.

Кто-то подсказал позвать Чочу.

У сестры и на это тут же спёкся ответ:

— Какой Чоча по ночам? Да в выходной? Врач что, не человек? Утром насмотрится… — И мне: — Потише ойкай. Температура и сникнет.

Потише у меня не получалось.

Даже из-за стены колотили в фанеру:

— Эй! Кричун! Кончай орать! Ехал бы на хутор бабочек ловить! Из-за тебя ж кина не слышно!

За стеной во весь коридор был клуб. Больничный коридор как бы разламывал барак по всей длине на две равные половинки. Больничка с клубом жили под одной крышей. Разделяла их тонкая фанера, где ходячие больные понаковыряли дырок, теперь выворачивали глаза и бесплатно подсматривали кино.

— Только первый день и уже никому от него нету покоя, — шикали на меня от стены свои киношники.

Пяти минут не сошло — уже мешаю я и в зале.

— Ты усни, и боли твои уснут, — рассуждал кто-то из-за стены. — Будь хоть каплю человеком, дай послушать, чего мне с экрана сорочат. Знай себе спи!

Я закрывал глаза.

Но боль всё равно рвала меня, и мой собачий скулёж сквозь сомкнутые губы дёргал людей и по эту и по ту сторону стены.

Со временем боль обжилась, освоилась, присмирнела. Эта притерпелость даже позволила мне забываться в коротких, как замыкания тока, снах.

Сны были быстролётные.

Я нырял из сна в сон, как самолёт из облака в облако.

То после игры мы довыясняли отношения с футболёрами с четвёртого. Дрались картошками. Из земли выковыривали пальцами и пуляли. Хозяева этих огородов, что были рядом с «Мараканой», парили в воздухе с мешками-сачками на длинных рукоятках, перехватывали летящие картошины. Собирали свой урожай.

То Алексей гнался на тракторе за игрочишками с четвёртого. Те врассып