– Как видите, на постоялом дворе места не оказалось, – заметила Нина. – Но мудрецы все же пришли.

Мы старались быть храбрыми, доблестными и упорными, как написал о нас в письме Теодор. Мы использовали отрывки из наших лекций, чтобы защитить наше право на выступления. «То, чего мы требуем для себя, мы требуем для каждой женщины!»

Эти слова стали объединяющим девизом в Лоуэлле, Ворстере и Даксбери – повсюду, куда мы приезжали. Вы бы видели этих женщин, как они толпой стекались к нам, а некоторые, как те отважные леди из Андовера, писали публичные письма в нашу защиту. Моя старая подруга Лукреция отправила из Филадельфии послание из трех слов: «Так держать, сестры!»

Сами того не желая, мы вызвали в стране волнение. Тема обретения женщинами определенных прав была новой, странной и подвергалась порицанию, но ее вдруг стали обсуждать по всей стране вплоть до Огайо. Мою сестру вместо Ангелины назвали Девилиной, поминая дьявола. Нас окрестили «поджигательницами». И действительно, нам каким-то образом удалось поджечь запал.

В последнюю неделю августа мы вернулись в коттедж миссис Уитьер как после битвы. Я чувствовала себя изможденной и загнанной в угол и сомневалась, смогу ли продолжить лекции осенью. Остатки боевого духа испарились. Последнее летнее выступление закончилось тем, что дюжины рассерженных мужчин взобрались на повозки у дверей зала и с криками «Девилина!» забросали нас камнями. Один угодил мне в нижнюю губу, превратив ее в толстую красную сосиску. Вид у меня был тот еще. Я не знала, что скажет на это миссис Уитьер и не откажет ли нам в приюте – мы ведь превратились в парий, – но она притянула нас к себе и поцеловала каждую в лоб.

На третий день нашего затворничества, вернувшись с прогулки вдоль берега реки Мерримак, я застала Нину стоящей у окна. Она прислонилась к стеклу, закрыла глаза, руки висели вдоль тела. Сестра стала похожа на остановившийся волчок.

Услышав мои шаги, она обернулась и указала на чайный столик, где лежала раскрытая газета «Бостон морнинг пост». Миссис Уитьер старалась прятать от нас периодику, но Нина нашла газету в хлебнице.

«25 августа

Девицы Гримке уже давно произносят речи, пишут памфлеты и ведут себя на публике так, как не подобает женщине, но они до сих пор не замужем. Почему все старые курицы – аболиционистки? Потому что, не имея возможности найти мужей, они надеются заполучить негра, если только смешанные браки войдут в моду…»

Я не смогла дочитать статью.

– И это еще не все. Сегодня днем приезжает Теодор с Элизаром Райтом и сыном миссис Уитьер Джоном. Пока тебя не было, пришло письмо. Миссис Уитьер печет сладкие пирожки.

Нина все лето ничего не говорила о Теодоре, но по ее лицу было видно, что она тоскует.

* * *

Мужчины приехали в три часа. Моя губа почти зажила, но еще побаливала, поэтому я молчала, ожидая, когда гости расскажут о цели визита. Вспомнились слова, которыми Теодор защищал нас раньше: «Крайне нелепо с вашей стороны мешать им в великом деле».

Сегодня он был в одежде зеленых оттенков. Подойдя к каминной полке, он взял какую-то безделушку, повертел в руках. Потом посмотрел на Нину:

– Сестры Гримке, как никто другой, внесли в борьбу против рабства ощутимый и важный вклад.

– Правильно, правильно! – воскликнула милейшая миссис Уитьер, но ее сын опустил глаза, и я поняла, зачем они приехали.

– Для этого мы вас и рекомендовали, – продолжал Теодор. – И все же, поощряя мужчин присоединиться к вашей аудитории, вы втянули нас в дебаты, которые отвлекают внимание от отмены рабства. Мы приехали в надежде убедить вас…

Нина прервала его:

– В надежде убедить нас вести себя как послушные комнатные собачки, терпеливо ждущие под столом объедков? На это вы надеетесь?

Я посчитала эту внезапную вспышку ответом на его обет безбрачия.

– Ангелина, прошу вас, поймите нас, – попросил он. – Мы целиком и полностью на вашей стороне. Уж кто-кто, а я-то поддерживаю ваше право на высказывание. Совершенно бессмысленно не пускать мужчин на лекции.

– Тогда почему вы придираетесь? – вмешалась я.

– Потому что мы послали вас сюда из-за отмены рабства, а не из-за прав женщин.

Он взглянул на Джона, чьи нависшие брови и худощавое лицо навели меня на мысль о том, что эти двое и правда могли быть братьями.

– Теодор лишь хочет сказать, что проблема рабства для нас важнее, – добавил Джон. – Я тоже поддерживаю борьбу за права женщин, но, разумеется, нельзя принижать проблему рабства из-за эгоистичного желания справиться с собственными пустяковыми обидами.

– Пустяковыми?! – воскликнула Нина. – Разве наше право свободно высказываться – пустяковое?

– По сравнению с общим делом отмены рабства? Да.

Миссис Уитьер выпрямилась в кресле:

– Право, Джон! Я, как женщина, не обижалась, пока ты не заговорил!

– Почему должно быть что-то одно? – спросила Нина. – Мы с Сарой не перестали работать над отменой рабства. Выступаем в защиту как рабов, так и женщин. Разве вы не понимаете, что, не будь мы такими скованными в действиях, сделали бы для рабов в сотни раз больше? – Повернувшись к Теодору, она бросила на него умоляющий взгляд. – Разве вы не можете стоять бок о бок со мной? С нами?

Он глубоко вздохнул, и его лицо, отразив любовь и муку, выдало его. Но Теодор прибыл сюда с определенной целью, а как говорила миссис Уитьер, он человек принципиальный – и не важно, прав он или нет.

– Ангелина, я считаю вас самым близким другом, и мне трудно идти против вас, но сейчас пришло время поддерживать рабов. Придет время заняться и вопросом прав женщин, но чуть позже.

– Право нужно отстаивать, когда оно отрицается!

– Мне жаль, – откликнулся он.

За окном сильный порыв ветра вспенил листву на березе. Звуки и запахи донеслись до меня сквозь открытое окно, и мне вдруг вспомнилось, как я играла под дубом на заднем дворе нашей усадьбы, складывая из шариков брата слова: «Сара беги». И как из коровника выволокли рабыню и отстегали кнутом. Я не кричала, не издала ни звука. Не сказала ничего.

Потом о главной проблеме заговорил пожилой мистер Райт:

– Меня огорчает, что ажиотаж вокруг женского вопроса вредит нашему делу. Он грозит расколом движения за аболиционизм. Не думаю, что вы этого хотите. Мы лишь просим вас ограничить свою аудиторию женщинами и в дальнейшем воздерживаться от разговоров о реформе в женском вопросе.

Затыкать рот сестрам Гримке – неужели это никогда не прекратится? Я посмотрела на мистера Райта, потирающего подагрические пальцы, потом на Джона и Теодора – хороших парней, которые хотели сдержать нас, разумеется, деликатно, по-доброму, во благо отмены рабства, ради нашего собственного блага, ради их блага, во имя всеобщего блага. Все это было так знакомо. На нас хотели надеть намордник.