К началу второй недели мы заскучали. Сара Мэпс сказала, что нам надо стараться уходить и приходить незаметно, ибо соседи не потерпят расового смешения. Однажды на выходе из дома нас встретила группа мальчишек-хулиганов, они бросались в нас камнями и обзывались: «Друзья негров, друзья негров!» На следующий день переднюю часть дома закидали тухлыми яйцами.

Начиная с третьей недели мы стали затворницами.

* * *

Наступил ноябрь, я занималась тем, что вышагивала по овальному коврику и на ходу перечитывала книги и старые письма. Так я спасалась от меланхолии, что преследовала меня с детства. Казалось, подобным образом я смогу удержать свои позиции, а сойдя с коврика, упаду в бездну.

До отъезда из дома Кэтрин пришло письмо от Подарочка с вестью о смерти Шарлотты. Каждый раз, читая его – так часто, что Нина грозилась спрятать письмо, – я думала об обещании освободить Подарочка. Оно терзало меня всю жизнь, и теперь смерть Шарлотты ужесточила обязательство. Я говорила себе, что старалась сделать это – да, старалась. Сколько раз писала матери, умоляя разрешить мне выкупить Подарочка, чтобы освободить! Она даже не рассматривала мои просьбы.

Как-то утром сестра пыталась с помощью остатков краски изобразить голую иву за окном, а я вышагивала по коврику проторенной тропой и вдруг остановилась, уставилась на чернильницу. Несколько мгновений я смотрела на нее. Кругом царил хаос, но здесь стояла чернильница.

– Нина! Помнишь, как мама заставляла нас часами писать извинения? Что ж, я собираюсь написать одно… настоящее извинение за антирабовладельческий курс. Ты тоже можешь написать… Мы обе можем.

Она смотрела с удивлением, а у меня уже сложился план.

– Надо обращаться к Югу, – продолжила я. – Мы южане… Мы знаем рабовладельцев, ты и я… Мы можем поговорить с ними… не отчитывать их, а взывать к ним.

Нина повернулась к окну и, казалось, стала рассматривать иву, но через секунду посмотрела на меня блестящими глазами:

– Мы напишем памфлет!

Сестра поднялась и вступила в четырехугольник света на полу, падающий от окна.

– Мистер Гаррисон напечатал мое письмо и, может быть, опубликует наш памфлет и разошлет его по всем городам Юга. Но не надо адресовать его рабовладельцам. Они не станут нас слушать.

– Тогда кому?

– Мы напишем южному духовенству и женщинам. Мы натравим на них проповедников, их жен, матерей и дочерей!

* * *

Я писала в постели, положив на колени доску и завернувшись в шерстяную шаль, а Нина в старом, отороченном мехом капоре склонилась над маленьким столом. В холодной мансарде скрипели перья, и в сгущающейся темноте перекликались козодои.

Всю зиму печная труба наполняла мансарду жаром, и Нина распахивала окно, впуская ледяной воздух. Мы писали, изнемогая от жары или дрожа от холода, но почти никогда не чувствуя себя комфортно. И вот памфлеты почти закончены. Мой – «Послание духовенству южных штатов» и Нинин – «Воззвание к христианкам Юга». Она занялась женщинами, а я – духовенством, что мне казалось парадоксальным, учитывая, как плохо ладила с мужчинами я и как хорошо – она. Нина уверила меня, что было бы еще более странно, напиши она о Боге, с которым ладила хуже, чем я – с мужчинами.

Мы раскритиковали все аргументы Юга в пользу рабства и решительно отвергли их. Я исписывала страницу за страницей. Так радостно было писать без колебаний, писать о том, что назрело, писать с дерзостью, обычно мне неприсущей. Иногда я думала об отце и горьком признании, которое он сделал в конце жизни. «Думаешь, мне не противно рабство, так же как и тебе? Или я не понимаю, что алчность помешала мне прислушаться к голосу совести?» Но в основном за этим сочинением меня преследовали мысли о Шарлотте.

Внизу на кухне Сара Мэпс и Грейс подбрасывали дрова в старую печь, изрыгающую клубы копоти. Вскоре мы почувствовали запах варившихся овощей – лука, пастернака, свекольной ботвы. Собрав дневную работу, мы спустились вниз.

Сара Мэпс повернулась к нам, вся в клубах дыма.

– У вас появились новые страницы? – спросила она, и ее мать, месившая тесто, прервалась на секунду, чтобы услышать ответ.

– Сара принесла последние страницы, – объяснила Нина. – Сегодня она дописала последнюю фразу, а я рассчитываю закончить свою работу завтра!

Сара Мэпс захлопала в ладоши, как она, наверное, делала в классе перед детьми. У нас вошло в привычку собираться после еды в гостиной, где мы с Ниной вслух читали наши последние пассажи. Иногда Грейс так впечатлялась рассказами очевидцев о проявлениях рабства, что прерывала нас восклицаниями: «Какая мерзость! Неужели они не понимают, что мы тоже люди? Да не оставит нас милость Господня!» В конце концов Сара протягивала матери рабочую корзинку, чтобы та могла заняться шляпой.

– Сегодня вам пришло письмо, Нина, – сообщила Грейс, стряхивая тесто с рук и фартука.

Очень немногие люди знали, где нас искать: мама и Томас в Чарльстоне. Я послала также наш адрес Подарочку, но пока не получила от нее ответа. Из квакеров в курсе была только Лукреция, остальным не сообщали, опасаясь, что Сара Мэпс и Грейс пострадают из-за нас. В почерке письма, однако, я не узнала никого из этих людей.

Нина разорвала конверт, а я заглянула к ней через плечо.

– Оно от мистера Гаррисона! – воскликнула сестра.

Я уже забыла, что несколько недель назад Нина написала ему о наших литературных начинаниях и он с энтузиазмом ответил, попросил по окончании показать, что получилось. Я не представляла, каковы его намерения.

21 марта 1836 года

Дорогая мисс Гримке.

Прилагаю письмо для вас от Элизара Райта из Нью-Йорка. Он не знал, как с вами связаться, и попросил меня передать письмо. Полагаю, вы найдете его необычайно важным.

Молю Бога, чтобы монографии, над которыми сейчас работаете вы с сестрой, скорей дошли до меня и чтобы обе вы с честью выдержали испытание, выпавшее на вашу долю.

Пусть Господь дарует вам отвагу.

Уильям Ллойд Гаррисон.

Нина подняла на меня взгляд, счастливый и изумленный. Глубоко вздохнув, она прочитала прилагаемое письмо.

2 марта 1836 года

Уважаемая мисс Гримке,

пишу от имени Американского общества борьбы с рабством, которое в скором времени намерено уполномочить сорок своих представителей для выступлений на собраниях в свободных штатах, чтобы привлечь на нашу сторону неофитов и обрести поддержку народа. Изучив ваше яркое письмо в «Либерейторе», которое вызвало и протест, и благоговение, исполнительный комитет единодушно решил, что достоверное освещение вами ужасов рабства на Юге и ваш страстный голос будут для нас неоценимы.