– Тихо ты, – сказали над ухом, и Южка замолчал.

Рядом стоял парень. Худущий, запястья болтались в рукавах. Он держал пистолет.

Из-под мужика вытекала черная кровь – да, так и запомнилось, черная. Раскрытый мешок валялся рядом, из него высыпались куски хлеба. Не целая булка, как можно выменять на базаре, а именно пайки, много, штук пять или шесть.

– Собери, – приказал парень. – Быстрее, патрули на Заводской.

Южка, судорожно сглатывая, стал подбирать хлеб.

– Мешок не тронь, – предупредил парень. – За пазуху спрячь.

– А? – не понял Южка.

Парень смотрел на него странными неподвижными глазами. Спросил:

– Живой кто у тебя есть?

– Мать. Сеструха.

– Вот и отнесешь.

Все еще не веря в чудо, Южка держал хлеб в руках.

– А ты?

– Я… не могу это есть. – У парня дернулся кадык. – Хочу, но не могу.

Развернулся и ушел. Свет скользнул по его лицу, Южка успел увидеть и понять: скоро умрет, с голоду умрет…

Да, у того парня были такие же стылые глаза.

Матвей повесил трубку. Прошелся по гостиничному номеру, заглядывая в дверные проемы. Зажег свет в спальне, погасил. Включил телевизор. Экран взорвался всполохами – показывали концерт, и девочки в пестрых юбках лихо отплясывали на сцене.

В дверь тихонько постучали. Матвей не повернулся, но Юджин видел: сжал кулаки так, что костяшки стали белыми.

– Это, наверное, ужин, – сказал Юджин и угадал: в коридоре стоял официант с тележкой. Он быстро накрыл на стол и испарился, не дожидаясь чаевых. – Поешь, Матвей.

– Не хочу.

Мальчишка отошел к окну, уцепился за штору и стал смотреть на оживленную площадь. Уже горели фонари, и возле собора включили подсветку.

– Как думаешь, если бы мы не умирали, мы были бы другими? – неожиданно спокойно спросил Матвей. – Ну, отслужил срок, и все. Просто приходит другой л-рей, а ты сам живешь дальше.

– Ты не обязательно умрешь.

– Какая разница? Меня, ну, как я есть, все равно не будет.

Матвей повернулся.

– Нет, правда, Юджин. Вот представь: несколько лет этой гадской работы – и все… Свобода. Живи как хочешь… – Голос у него сорвался.

Юджина скрутило от жалости. Но показать этого было нельзя, и он неторопливо сел к столу, взял кусочек хлеба и принялся намазывать маслом. Зубчатый край ножа оставлял волнистые следы.

– Выбирать было бы сложнее, – задумчиво произнес Матвей.

– Почему?

Мальчишка дернул досадливо щекой.

– Потому что сейчас я такой же, как они. Им ликвидация или спецклиника, мне то же самое. А ты скоро дырку протрешь.

Матвей подошел, забрал бутерброд.

– Не ешь всухомятку, – сказал Юджин. – Чай? Сок? Молоко есть.

– Давай чай.

Юджин налил полную кружку, придвинул сахарницу. Матвей следил за его руками – и вдруг ударил, сметая со стола посуду.

– Хватит! Прекрати! Сколько можно притворяться? Почему я должен сдохнуть, ну почему?! Скажи мне, Юджин! Я что, мало спас? Да я считать уже бросил, сколько их было! И все мало? Я их вытащил из этого дерьма, а сам? Почему мне нельзя?

Мальчишку колотило. Юджин обнял его, прижал к себе.

– Тихо, Вейка. Тихо.

– Я устал.

Матвей вцепился ему в рубашку.

– Знаю.

– Я их ненавижу.

– Да.

– Я хочу жить.

«Мальчик мой…»

– Пойдем, ты ляжешь.

В спальне Юджин задернул шторы, отгораживаясь от ярко освещенного Сент-Невея. Принес еще одно одеяло, накрыл Матвея. Мальчишка лежал с закрытыми глазами, и веки его мелко дрожали.

«Хоть бы уснул», – подумал Юджин. Намешать бы таблеток, но перед полнолунием нельзя.

Он не стал вызывать горничную. Тихонько, стараясь не греметь, собрал осколки.

В номер громко постучали.

«Ах ты, черт!»

– В чем дело? – прошипел Юджин, приоткрыв дверь.

Парень по ту сторону порога козырнул и протянул папку.

– Майор Ожогин приказал доставить.

– Благодарю.

Вот принесло ж не вовремя.

Юджин повесил на ручку табличку «Не беспокоить» и закрыл дверь.

– Кто там? – крикнул из спальни Матвей.

– Досье.

Закутанный в одеяло, Матвей вышел в комнату. Сам бледный, глаза ввалились. Да что происходит-то?!

– Будешь смотреть сейчас? – спросил Юджин.

Л-рей подумал. Мотнул головой.

– Нет. Какая, в сущности, разница? Я пошел спать.

«Ничего не понимаю», – устало подумал Юджин.

Он погасил верхний свет в гостиной, зажег тусклый торшер и сел в кресло.

В папке оказалось всего несколько страничек. Прочитать их хватило пяти минут. Что же, мальчишка как мальчишка. Правда, из обеспеченной семьи, но сколько таких уже было? Родители погибли, однако ему повезло с дедом. Гимназист, почти отличник, вот выписки из табелей. Наверное, его дальнейший путь был просчитан на десять лет вперед: университет, престижная работа. Что же не так с этим Яровым?

Юджин снял очки и устало потер переносицу. Хотелось курить. Он поднялся, чтобы взять папиросы, – и вдруг услышал, как плачет Матвей. Сдавленно, видно, уткнувшись в подушку.

Да что случилось?!

Матвей не плакал, когда его увозили из дома. Не плакал, когда увидел Рамиля в ночь после полнолуния и понял, что ему предстоит то же самое. Даже когда снял свое первое проклятие, у него всего лишь намокли ресницы. Да и после встречи с матерью, уже будучи л-реем…

Снова заболело сердце. Юджин уперся в подлокотник, его начало кренить влево. «Цыц, старая развалина!» Нельзя. Не ляжет он в Сент-Невее в больницу, как планировал.

Дышать больно. А Матвей все плачет.

Ох, если прихватит в дороге! Мальчишка один останется.

Медленно, вдох-выдох.

Матвей затих, но вот уснул ли – неизвестно.

Стараясь не делать резких движений, Юджин перебрался на диванчик здесь же, в гостиной. Долго напряженно вслушивался, а потом его все-таки сморило.

Разбудило яркое солнце. Тело, особенно шея, затекло от неудобной позы. Кряхтя, Юджин сел и увидел Матвея. Тот пристроился боком в кресле, упершись пятками в подлокотник. На полу валялись листки из досье. Матвей дочитывал последнюю страничку, и лицо у него было злым, насмешливым.