Отец взглянул на Абу-Хафса, много лет остававшегося ему преданным другом, потом на других мужчин — ветеранов войны с русскими. И жестом указал на меня, сказав:

— Посмотрите на моего юного сына! Когда мы впервые попали в Афганистан много лет назад, мы тоже были зелеными юнцами. Мы были храбрыми и энергичными бойцами, высокими, мускулистыми, выносливыми и здоровыми. Бороды наши были черны как смоль, на голове — шапки густых волос, в которых не мелькала седина!.. — Голос его стал совсем печальным. — Кто мог подумать, что наша жизнь пойдет по такому пути? Мы потеряли слишком много друзей в священной войне. Они теперь в раю, а мы все еще продолжаем трудную борьбу на земле, сражаясь за справедливость для ислама. И хотя мы знаем, что жизнь на этой земле лишь ступенька к раю, наш путь здесь зачастую слишком труден. Когда мы попали в Афганистан юношами, рвущимися в бой, мы жалели старых бойцов, которые едва поспевали за нами. А теперь взгляните! Мы сами старики! Теперь нашим сыновьям предстоит пойти по нашим стопам.

Я горько усмехнулся, думая о том, что если отец рассчитывает на меня как на преемника, который воплотит в жизнь его мечты, то его ждет жестокое разочарование. При первой возможности я постараюсь свернуть с пути, по которому заставил меня идти отец, чтобы отыскать свой собственный.

Я убедился наверняка, что стал избранником отца, когда он объявил, что британский журналист Роберт Фиск приедет в Афганистан взять у него интервью, и сказал, что я должен присутствовать. Фиск раньше уже брал интервью у отца раз или два, но тогда я с ним не встречался.

Абдул-Рахмана не взяли на интервью, а вот Саад пошел с нами. Я искренне надеялся, что Саад не станет всем рассказывать, какие вкусные яйца ел на завтрак. И хотя я гордился тем, что я один из двух сыновей, которым разрешили присутствовать на таком важном интервью, должен к стыду своему сознаться, что мало помню саму беседу с журналистом. Те, кому интересно, смогут без труда найти книги Фиска и прочитать об этих интервью. Я же помню только, что Фиск был очень приятным на вид и даже уделил мне капельку своего внимания, обернувшись с милой улыбкой и спросив, счастлив ли я.

Меня поразил его вопрос. За всю мою жизнь мало кого интересовали мои чувства. И уж точно ни разу меня не спрашивали, счастлив ли я. Какое-то мгновение я раздумывал, задал ли Фиск этот вопрос из простой вежливости, но он казался таким искренним, что мне захотелось угодить ему своим ответом. В конце концов я произнес:

— Да, счастлив.

Больше Фиск не задавал мне вопросов, а мне так сильно захотелось взять обратно свои слова, хотелось открыть ему правду — что я один из самых несчастных мальчиков на этой земле, потому что не выношу ненависти и насилия, которые пропагандирует мой отец. Мне хотелось толкнуть Фиска в бок и тихонько шепнуть ему, что однажды я найду в себе мужество открыто выступить против отца и начать бороться за мир. Меня распирало от этого желания, но я струсил и не посмел сказать правду.

Фиск учтиво спросил отца, хотел бы он сфотографироваться вместе со мной. Я разволновался, когда отец согласился: он ведь не любил фотографий, а тот факт, что он захотел сняться вместе со мной, говорил о многом.

После ухода Фиска я спросил отца:

— Отец, ты не нервничаешь, думая о том, что расскажет о тебе миру этот журналист?

Отец пожал плечами и ответил:

— Нет, он расскажет только правду.

Позже мне удалось получить экземпляр газеты с интервью Фиска, и я почувствовал укол разочарования: обо мне там не было ни слова. Конечно, я понимал, что в нашей семье отец был единственным человеком, который что-то значил. С какой стати миру интересоваться мной — это у меня были причины интересоваться миром. Для меня приближалось время встать на свой собственный путь.

Шло время, и жизнь семьи бен Ладен становилась все более странной. Оттого, что отец стремился привлечь к джихаду людей, потерявшихся в реальном мире и жаждавших войны, а не тех, кто умел ценить простые радости жизни. Некоторые из бойцов приезжали лишь на время — их пребывание в Афганистане было чем-то вроде своеобразных каникул. Но большинство солдат вскоре успевали пристраститься к жизни во имя джихада. И жаждали насильственного джихада, считая его самым священным делом для мусульманина. Они чувствовали, что жизнь их обрела великий смысл, ведь они стремились пожертвовать ею во славу Господа.

Эти увлеченные юноши стали спутниками для меня и моих братьев, и общение с ними приводило ко многим необычным происшествиям.

Отец служил постоянным источником и темой восторженных бесед. Его люди находились под таким впечатлением от его присутствия, что любую незначительную случайность готовы были принять за знак свыше. Как-то раз несколько человек столкнулись с интересным явлением. Каждое лето в Кандагар прилетают стаи перелетных птиц. Арабы любят птиц, и мы старались обеспечить им максимальный комфорт. Мы с братьями даже вынули стекло из окошка над дверью, чтобы получилось удобное гнездо. Когда из яиц вылуплялись птенчики, они улетали. Потом мужчины стали замечать, что одна птица возвращается несколько лет подряд. У нее на лапе была яркая красная ленточка. У других птиц мы ни разу не замечали такого опознавательного знака.

Кто-то из солдат предположил, что американцы используют эту птицу, чтобы следить за отцом. Вскоре мы решили, что это не так, но не раз со смехом обсуждали, что этой маленькой птице удается каждый год безошибочно находить дом отца, тогда как вооруженные новейшими техническими средствами американские военные не в состоянии его обнаружить.

Среди преподавателей военного дела был один, который мне особенно нравился — он всегда приветственно улыбался мне и готов был в любой момент протянуть руку помощи. Я не знал его настоящего имени, ведь таковы правила в лагере. В армии отца его знали как Абу-Зубайра. Абу-Зубайр занимал высокое положение в организации отца и постоянно находился в разъездах между Кандагаром и тренировочным лагерем возле Кабула.

Был один случай с Абу-Зубайром, который я никогда не забуду. Он очень гордился тем, что имел корову — красивую, черную с белым. Она была предметом зависти многих солдат, ведь еда и питье в лагере выдавались строго порционно. Вскоре корова родила маленького теленка, и это доставило много радости Абу-Зубайру — у него были большие планы в отношении теленка.

Как-то ночью ему приснился жуткий кошмар. Во сне он видел, как двое солдат потихоньку от всех доили его корову, отнимая молоко, которое предназначалось ее малышу. На следующее утро он не мог выбросить из головы этот сон. Даже после утренней молитвы сон продолжал его преследовать. Абу-Зубайр позвал своего друга по имени Абу-Атта — и вдвоем они со всей серьезностью обсудили этот сон. Зная, что не сможет успокоиться, пока не доберется до сути тревожащей его проблемы, Абу-Зубайр в конце концов послал за обоими приснившимися ему солдатами.

Те пришли, заметно нервничая.

Абу-Зубайр задал им очень мудрый вопрос. Зная, что они очень суеверны, он спросил: