Дрожащим голосом Кёко спросила:

— Где Ютян?

— Он ушел домой уже давно. Сейчас он спит сладким сном подле своей жены, как жучок.

— Зачем вы всё это сделали? Что я натворила здесь? Чем я обидела вас? Чего вы добиваетесь? Что я сделала вам, что вы ненавидите меня?

Сюнсукэ отмалчивался. Включил лампу в комнате с видом на реку. Кёко присела, будто ее подкосили лучи света.

— Ты нисколько не винишь Юити, не так ли?

— Я же не понимаю, что происходит!

Кёко упала ничком и расплакалась. Сюнсукэ не стал утешать ее, позволяя ей выплакаться. Если бы даже Сюнсукэ был сам в курсе всего происходящего, и то невозможно было бы все объяснить. Кёко не заслуживала такого унижения.

Он подождал, пока женщина сама успокоится. Затем сказал:

— На протяжении многих лет я был влюблен в тебя, но ты отвергла меня и насмеялась надо мной. Даже ты должна признать, что я не смог бы дойти до такого по тривиальным соображениям.

— Это сделал Ютян? Зачем?

— Он любит тебя, но на свой манер.

— Так вы оба сообщники, не так ли?

— Ну нет же! Я написал скетч. Юити протянул мне руку.

— О как это скверно!

— Что тут скверного? Ты хотела чего-то красивого, ну вот и получила. Я тоже хотел чего-то красивого, и я получил. Это все! Разве не так? Ну а теперь мы квиты. Когда ты говоришь, что это скверно и всякое такое, то впадаешь в противоречие сама с собой.

— Я не знаю, что мне делать теперь — умереть или заявить на вас в полицию?

— Превосходно! Да, величайшего прогресса мы с тобой достигли за одну ночь, коль ты швыряешься такими словами! Но прошу тебя, попытайся быть более откровенной. Ты думаешь, что это унизительно и скверно, а на самом деле ничего такого нет и в помине, ведь это все твоя мнительность. Будь уверена, мы были свидетелями чего-то очень красивого. То, что мы видели все вместе, было сродни радуге.

— Почему здесь нет Ютяна?

— Юити здесь нет. Он был здесь до недавнего времени, а теперь его нет. Ничего странного. Мы были здесь вдвоем, больше никого.

Кёко вздрогнула. Подобный подход к жизни был выше ее понимания. Сюнсукэ продолжал хладнокровно:

— Все закончилось, и забудем. Ну допустим, что Юити переспал с тобой, — и что с того? Результат, вероятно, был бы один и тот же.

— Таких подлых людей, как вы оба, я вижу впервые в жизни.

— Ну что ты такое говоришь?! Юити ни в чем не виноват. Однажды, сегодня, трое совершили то, что они хотели. И всего лишь! Юити любит тебя по-своему. Ты любишь его на свой манер. Я на свой лад. Всякий любит на свой лад. И ничего тут не поделать.

— Я представить себе не могла, что творится на уме у Ютяна. Это не парень, а прямо-таки сфинкс.

— Ну так и ты тоже сфинкс. В конце концов, ты ведь любишь всякие загадочные натуры. Однако Юити нисколько нельзя заподозрить в злом умысле по отношению к тебе.

— Как же так получилось, что человек без злого умысла совершил ужасный поступок в отношении меня?

— Короче, он вполне понимал, что ты не заслуживаешь ничего плохого. Между мужчиной, у которого нет злого умысла, и невиновной женщиной если и есть какая-то связь — пусть им нечего разделить друг с другом, — так это злой умысел посторонней силы и навязанная извне виновность. Это все! В старинных сказаниях подобное часто происходит. Ты ведь знаешь, что я сочинитель.

Поняв вздорность всего сказанного, Сюнсукэ взорвался от смеха, затем оборвал его и продолжил:

— Я и Юити — не сообщники. Это все плод твоего воображения. Мы просто-напросто не вступали в сговор. Юити и я… ну, в общем-то… — Он растянул свой рот в улыбке. — Мы просто друзья. Если тебе нужно кого-то ненавидеть, то ненавидь меня, сколько тебе хочется.

— Однако же… — Кёко склонилась и заплакала. — Сейчас для ненависти в моем сердце не осталось свободного места — все заполнено страхом.

…Свист товарного поезда, проезжавшего через ближайший железнодорожный мост, разнесся в ночи. Это был монотонный, спотыкающийся, нескончаемый повтор. Вскоре по другую сторону моста раздался отдаленный свисток, и все смолкло.

По правде, если кто во всей этой истории усматривал «скверноту», так это не Кёко, а сам Сюнсукэ. Даже в тот момент, когда эта женщина исторгла стон наслаждения, он не забывал о своей уродливости.

Сюнсукэ Хиноки знавал множество страшных мгновений, когда в его бытие, которое он не жаловал, вторгалось бытие, исполненное любовью. Покоренная женщина — это выдуманные литературой предрассудки. Женщина никогда не покоряется. Никогда в жизни! Подобно тем случаям, когда мужчины из преклонения к женщинам покушаются на их честь, также имеются случаи, когда женщины отдаются этим мужчинам из полного презрения. Госпожа Кабураги, а также каждая из трех его жен никогда не были покорены. Не составляет исключения и Кёко, которая отдавалась телом, загипнотизированная видением Юити. Если говорить о причинах, то вот хотя бы одна. Сюнсукэ был убежден, что ни одна душа не любит его.

Это была странная интимность. Сюнсукэ измучил Кёко. Им распоряжалась ужасная сила. В действительности же это были всего лишь козни человека, которого не любят. Поступок Сюнсукэ, не имевшего никаких надежд с самого начала, разочарованного, не был отмечен ни единым знаком милосердия — того, что в обществе называется «гуманностью».

Кёко молчала. Она сидела прямо, не произнося ни звука. Для этой непоседливой женщины такое продолжительное молчание было чем-то несвойственным, никогда ранее не имевшим места фактом. Единственное, чему она научилась за время своего молчания, это, возможно, естественности своего поведения. Сюнсукэ тоже сидел с закрытым ртом. Кажется, они уже верили в то, что могли просидеть, не проронив ни слова, до самого рассвета. Если бы ночь была на исходе, она вынула бы свои маленькие инструменты из сумочки, навела бы макияж и отправилась к мужу… Пройдет еще немало времени, прежде чем река начнет белеть. Эти двое пребывали в сомнениях: сколько будет длиться эта ночь?

Суетная жизнь молодого супруга продолжалась, но Ясуко не была осведомлена о ее тайных пружинах. Когда она думала, что муж на занятиях, он возвращался домой среди ночи; когда она полагала, что муж остается дома, он неожиданно куда-то уходил. Если даже он проводил будничные дни как «прощелыга», по выражению его матери, то жизнь Ясуко была отныне безмятежной и почти, можно сказать, счастливой. Для спокойствия были причины. Она ни к чему не проявляла интереса, за исключением того, что происходило у нее внутри.

Приход и расцвет весны не вызывал в ней ни малейшего любопытства. Все, что происходило снаружи, не имело влияния на нее. Ощущение, испытываемое, когда маленькие ножки пихали ее в живот; ощущение, которое питалось этим нежным насилием, — это ощущение постоянного опьянения начиналось в ней и закончится ею. Ее внутренний мир овладевал так называемым внешним миром; она обнимала целый мир внутри себя. Этот внешний мир был просто излишним!