Штаб англичан, руководство которым фактически прибрал к рукам Уилсон, согласился с оценкой французского генерального штаба. В своем дневнике 20 августа Уилсон записал те же цифры — 17 или 18 германских дивизий к западу от Мааса — и с радостью делал вывод: «Чем больше, тем лучше, так как это ослабит их центр». А в Англии, далеко от фронта, лорда Китченера мучили беспокойство и плохие предчувствия. 19 августа он телеграфировал сэру Джону Френчу, что движение немцев к северу и западу от Мааса, о котором он его предупреждал, «развивается вполне определенным образом». Он просил держать его в курсе всех событий и на следующий день повторил свою просьбу. На самом же деле в этот момент силы немцев равнялись целым 30 дивизиям: 7 полевых и 5 резервных корпусов, 5 кавалерийских дивизий и другие части. Армия фон Хаузена, к этому времени еще не пересекшая Маас, но входившая в правое крыло, имела в своем составе еще 4 корпуса, или 8 дивизий. Во время Пограничного сражения германское численное превосходство в общем было полтора к одному, теперь же силы правого крыла превосходили союзников вдвое.

Вся эта мощь нацеливалась на армию Ланрезака, и он понимал это. После той памятной встречи с командующим БЭК французский генерал считал, что англичане не готовы и положиться на них нельзя. Он знал, что бельгийская оборона под Намюром разваливалась. Один из новых корпусов, приданных ему после недавнего обмена частями, должен был удерживать его левый фланг западнее от Шарлеруа, но 21 августа войска еще не вышли на позиции. Если бы Ланрезак начал наступление через Самбру, как ему предписывалось, то, по его мнению, немцы обошли бы его слева, и тогда перед ними открывался свободный путь на Париж. Итак, тот главный принцип, которому он учил в Сен-Сире и в Высшей военной школе, принцип французской армии «атаковать врага, где бы его ни встретили», был мертв.

Ланрезак колебался. Он писал Жоффру, что, если он предпримет наступление к северу от Самбры, «5-й армии придется вести сражение в одиночку», так как англичане еще не будут готовы действовать совместно. Если же они должны наступать одновременно, то 5-й армии придется ждать до 23 августа, а то и до 24-го. Жоффр ответил: «Право определять сроки наступления я оставляю за Вами». Противник, однако, не был столь сговорчив.

Подразделения армии Бюлова, главные силы которой уже атаковали Намюр, 21 августа форсировали Самбру в двух местах между Намюром и Шарлеруа. Ланрезак отдал приказ: пока наступление откладывается из-за «ожидания соседних армий», войска должны препятствовать всем попыткам немцев форсировать реку. Из-за того, что французы не умели строить оборону, чему их даже не учили, X корпус, удерживавший этот сектор, не окопался, не поставил проволочных заграждений и вообще никак не организовал оборону южного берега, а намеревался просто броситься в контратаку. «Под звуки труб, с боем барабанов, с развернутыми знаменами, но без всякой артиллерийской подготовки», французы устремились теперь на врага. После ожесточенного боя французские части были отброшены, и к ночи противник занял городок Тамин и еще одну деревню на южном берегу реки.

Сквозь трескотню винтовочных выстрелов и разрывы снарядов послышался более глубокий звук, как будто где-то далеко принялись бить в гигантский барабан: германские осадные орудия начали бомбардировку фортов Намюра. Доставленные из-под Льежа 420-миллиметровые и 305-миллиметровые орудия установили на цементных площадках, и они начали засыпать двухтонными снарядами вторую бельгийскую крепость. Снаряды летели «с протяжным воющим звуком», — писала английская очевидица, возглавлявшая английский добровольческий санитарный корпус в Намюре. Казалось, что они падали точно туда, где находился тот, кто услышал его полет, и где бы они ни взрывались, свидетелю казалось, что взрыв раздавался в метре от него. Город изменился до неузнаваемости за два дня ужасных разрушений, страдая от смерти, сыпавшейся с неба. Повторилось то же самое, что происходило в Льеже: удушливо-горькие облака дыма от разрывов снарядов, осыпавшийся как штукатурка бетон, сходящие с ума люди в подземных казематах фортов. Отрезанные от остальной бельгийской армии, войска гарнизона и 4-я дивизия чувствовали себя покинутыми. Дюрюи, тот самый офицер связи Ланрезака в Намюре, вернулся в штаб 5-й армии в убеждении, что, если защитники крепости не получат французскую помощь, форты не продержатся и дня. «Они должны увидеть французские войска, идущие с развернутым знаменем и с оркестром. Обязательно должен быть оркестр», — настаивал он. Три французских батальона — целый полк, 3000 человек, — были посланы в Намюр той же ночью и присоединились к осажденным на следующее утро. Теперь их было 37 000, а с германской стороны в осаде с 21 по 24 августа участвовало от 107 000 до 153 000 человек при 400–500 артиллерийских орудиях.

Вечером 21 августа Френч сообщал Китченеру, что, по его мнению, до 24 августа не произойдет ничего серьезного. «Я полагаю, что хорошо знаю ситуацию, и считаю ее для нас благоприятной», — писал он. Однако он знал ее не так хорошо, как ему казалось. На следующий день, когда английские войска двигались маршем по дороге на Моне «в общем направлении на Суаньи», кавалерийская разведка сообщила о германском корпусе, также направлявшемся по дороге Моне — Брюссель на Суаньи. Похоже, противник решил не дожидаться назначенного Френчем срока — 24 августа. Еще более тревожные сведения были доставлены английским летчиком, который обнаружил на дороге много западнее другой германский корпус, явно обходящий англичан слева. Над англичанами нависла ясная угроза охвата, видная пока лишь только их разведке. «Обход», о котором столько твердил Китченер, перестал быть теорией, превратившись в двигавшиеся колонны живых людей. Офицеры штаба, находившиеся под влиянием Генри Уилсона, не придали этим донесениям значения. Принявшие при его посредстве французскую стратегию, они не более французского главного штаба склонны были беспокоиться из-за германского правого крыла. «Сведения, которые вы получили и передали для главнокомандующего, по-видимому, являются несколько преувеличенными», — заявили они разведчикам и оставили приказы, отданные маршевым колоннам, без изменений.

Англичане чувствовали, что идут по местам былых триумфов. В десяти милях южнее Монса они прошли через Мальплаке на границе между Францией и Бельгией и видели стоящий у дороги монумент в честь победы герцога Мальборо над армиями Людовика XIV, нашедшей бессмертие во французской народной песне. Впереди, между Монсом и Брюсселем, лежало Ватерлоо. Возвращение на это победное поле почти в день сотой годовщины знаменитой битвы вселяло в англичан уверенность.

В то время как головы их колонн приближались 22 августа к Монсу, кавалерийский патруль в составе полуэскадрона, разведывавший дорогу к северу от канала, заметил четырех всадников. Их форма была незнакомой. В следующий момент, увидев англичан, все четверо остановились. Наступила минутная пауза, и те и другие вдруг поняли, что перед ними враги. Германские уланы повернули своих лошадей и галопом бросились обратно к своему эскадрону, англичане начали преследование и настигли их на улицах Суаньи. Вспыхнула недолгая схватка, в которой уланам «мешали их длинные пики, и они вынуждены были побросать их»; англичане убили троих или четверых и вернулись победителями. Командир эскадрона капитан Хорнби был награжден орденом «За боевые заслуги» как первый английский офицер, убивший немца кавалерийской саблей нового образца. Война началась по всем правилам и обещала самые ободряющие результаты.