– Ах, что ты в этом понимаешь?

За короткое пребывание в их доме Тереза узнала о любви и связанных с ней проблемах больше, чем Олив могла себе вообразить. Но она знала также, задолго до появления Шлоссов с их бурными страстями, что, хотя все имеет свои последствия, ничто нельзя списать только на судьбу. И она давно сделала свой выбор: наблюдай и помалкивай. В жизни, еще не зная никакой Олив, она привыкла слушаться исключительно собственного внутреннего голоса.

Но Олив с ее картинами и ее родителями поколебали эту установку. Они словно раскрыли Терезу, сделали ее уязвимой перед окружающими. Да еще эти пальцы впивались ей в руку. Может, больше не стоит хранить молчание? Может, пришло время открыть Олив глаза и освободить ее от иллюзий?

– В пастушьей сторожке.

– Что?

– Идите в сторожку, и там вы его найдете.

Олив смотрела на нее в изумлении.

– Я тебе не верю.

– Он там. Спросите моего брата, что значит любить.

Проводив ее взглядом, Тереза принялась сметать пучки волос со смешанным чувством столбняка и воодушевления. Она, конечно, точно не знала, чем закончится свидание в сторожке, но более или менее себе это представляла. Выбритый затылок Олив вызвал у нее что-то вроде гордости. Когда дело дойдет до расплаты – а теперь уж ее точно не избежать, – это будет испытанием ее характера. По крайней мере они убедятся в том, что она не оставила на голове молодой хозяйки ни одного пореза. Не в ее власти залечить сердечную рану Олив, но она хотя бы прочистит ей мозги.

XXII

Пока Олив спускалась с холма и двигалась в сторону коттеджа, гул моторов в небе над Малагой пошел на убыль. Кажется, никто не заметил, как она улизнула. Ей даже не пришло в голову, что в доме могло никого не быть.

В сумерках Арасуэло превращалась в деревню-призрак. Площадь пуста, ставни бара закрыты, сожженная церковь стоит как черный перст, школа и другие учреждения словно вымерли. Олив похлопала себя по карманам – в одном захваченный из кухни фонарик, в другом холодящий ствол пистолета, когда-то принесенного Исааком.

Она слабо верила в то, что он где-то рядом. Тереза напоминала сейф с секретами, который невозможно было открыть, не зная шифра. В вечерней тишине мысли Олив скакали так, что она не успевала их ловить. Если ей удастся его вернуть, все будет хорошо. Она уже задыхалась, петляя между деревьями, черневшими на глазах по мере того, как предзакатные лучи рассеивались в туманном небе.

Она бежала в сгущающуюся тьму с включенным фонариком. «Лучше не включать, – предупредила ее Тереза. – Мало ли кто еще там может оказаться».

«Я не боюсь», – ответила ей Олив – но сейчас, когда без фонаря не было видно ни зги, адреналин зашкаливал. Она не совсем понимала, куда идет, но предполагала, что цель близка. Где-то, у подножия холмов, она его обнаружит… а как же, непременно. «Вы решили, что он уехал на север?» — риторически спросила ее Тереза. «Нет, он не уехал».

«Если ты его так ненавидишь, почему не выдала гражданской гвардии?» Теперь она сама знала ответ на свой вопрос. Тереза молчала, как партизан, не потому, что защищала брата, а чтобы удержать рядом ее, Олив.

«Я буду ждать!» — крикнула Тереза ей вслед. Никто и никогда не говорил ей таких слов.

Сначала в траве, в нескольких метрах от нее, блеснула жестянка из-под сардин. Ее явно выбросили из сторожки. Олив выключила фонарик и стала всматриваться в строение. Из прорубленного окошка, прикрытого висящим непромокаемым плащом, пробивался слабый свет. Олив подкралась ближе. Она услышала бормотанье – это был голос Исаака. Тереза ее не обманула. Сердце у нее радостно забилось, и она бросилась вперед.

И тут раздался знакомый женский смех. Она чуть не задохнулась. Горло перехватило, а язык, казалось, заполонил весь рот.

Из сторожки доносились вздохи, и только теперь до Олив дошел смысл Терезиного молчания, ее брезгливого нежелания открыть правду – вместо этого она послала ее сюда, дабы все увидеть своими глазами. Понять-то Олив поняла, но выдержать это было выше ее сил. И вот опять – глубокие размеренные вздохи, нескрываемое наслаждение. Вселенная вокруг нее сжалась в черный ком, а пальцы сами нащупали пистолет. Она распахнула настежь дверь.

XXIII

Сара вскрикнула и отшатнулась к стене.

– No dispares! – закричал Исаак. – Не стреляй!

Олив подняла с пола фонарь. Исаак и ее мать, обнаженные, сплелись телами. Когда Сара в страхе отшатнулась, Олив обратила внимание на ее выпирающий животик, признак очевидной беременности.

– Олив, – заговорила мать, еще не оправившись от шока. – Что с твоей головой?

Они друг с дружки не сводили глаз. Казалось, прошла вечность.

– Папа знает? – наконец выдавила из себя Олив, и голос ее прозвучал как у робота. – Он знает?

Сара постаралась сесть. Одной рукой она прижала к груди куртку Исаака, а другой потянулась к своим брючкам.

– Лив. Ливви. Опусти пистолет.

Но дуло по-прежнему было направлено на нее.

– Он знает?

– Он не знает. – Сара судорожно дышала. – Да опусти же ты пистолет, Христа ради.

– Твой? – обратилась Олив к Исааку. – Это твой ребенок?

– Нет, – поспешно встряла Сара. – Нет, не его.

Исаак поднялся во весь рост.

– Олив, – мягко сказал он. – Опусти пистолет. Не надо крови.

У нее гудело в ушах.

– Но почему? Почему? – Вопрос улетел куда-то в ночь.

– Ш-ш-ш! Тише.

– Какой же ты лицемер! Все эти разговоры о том, что ты уезжаешь драться на север, а сам тут под боком, с ней… – Олив зажала рот, чтобы подавить рыдания.

– Ливви, – заговорила Сара.

– Я тебе не Ливви! И не убеждай себя в том, что это любовь, Исаак. Это твой ребенок? Скажи правду, твой?

Взгляды, которыми обменялись Сара и Исаак, ранили ее едва ли не сильнее, чем сделанное ею открытие. Беглые, интимные. Два заговорщика.

– Как давно вы… Чем я тебе не угодила? Почему не со мной…

Исаак вкрадчиво к ней приближался.

– Олив, успокойся. Прошу тебя. Я все объясню…

Она выстрелила в соломенную крышу.

– Mierda! – взвыл Исаак. – Черт! Ты хочешь, чтобы нас тут всех прикончили? Теперь все окрестные банды знают, что здесь кто-то живет.

Сара тихо простонала и начала собирать в темноте свои вещи.

– Я должна идти, я должна идти, – повторяла она. – Он скоро вернется.

– Какая же ты змея, – сказала Олив.

Мать подняла на нее глаза:

– Почему это я змея?

– А кто же ты? Я не желаю больше с тобой разговаривать.