Я почувствовала, как меня кто-то ущипнул за локоть: Памела.

– Ты в порядке? – спросила она. – У тебя такой вид, словно ты увидела привидение.

– По-моему, так и есть.

Памела скорчила гримасу. Я не сказала ей о Квик – Рид попросил меня держать ее смерть в тайне, пока выставка не наберет обороты.

– Слишком много читаешь, Делл, – заметила Памела. – Привидений не бывает, так-то. Слушай. – Тут стало видно, что она чем-то расстроена. – Я рассталась с Билли.

– Ох, Памела. Мне жаль.

На ее лицо легла тень.

– Выяснилось, что он не хотел на мне жениться. Я дала объявление, что сдаю свою комнату и все такое, и тут мерзавец со мной порвал. И теперь туда въезжает другая девушка.

Я толком не поняла: другая девушка въезжает к Билли или в ее бывшую комнату? – но не стала расспрашивать. И тут я сама не поверила словам, сорвавшимся с моих губ:

– Может, ты бы хотела поселиться со мной?

Лицо Памелы озарила улыбка:

– Это было бы хорошо. Это было бы просто здорово.

– И я была бы рада.

Порозовев, Памела обняла меня, а потом отвернулась и смешалась с толпой.

Я нашла Лори и встала рядом с ним.

– Моя мама и вообразить такого не могла, – признался он, сделав жест рукой, словно старался охватить весь зал. – Но ей бы это понравилось. Вот так снежный ком – все растет и растет.

– Лори, – прошептала я, – мне нужно тебе что-то сказать. Квик… она умерла.

Он обернулся ко мне:

– Что?

– Я ее обнаружила. Прошлым вечером.

– Ох, Делли. Мне так жаль. Ты-то как?

– Да не особенно.

– А что случилось?

– Я тебе позже расскажу.

Как можно было объяснить, на открытии его выставки, что я вовсе не считала картины на стенах принадлежащими кисти Исаака Роблеса и что настоящий автор этих произведений умер, унеся тайну вместе с собой? Синт предупреждала меня, чтобы я держала все свои соображения об Олив Шлосс и Марджори Квик при себе, если забочусь о гармонии в моей личной жизни. Но если вся эта выставка основана на лжи, как я могла совместить это с собственным чувством творческой цельности? Я старалась понять, что для меня важнее: чувства Лори или восстановление прав Квик на ее художественное наследие. Если бы картины написала я, то, черт возьми, непременно хотела бы, чтобы об этом все узнали.

Лори взял меня за руку.

– Знаю, что она для тебя много значила.

Раньше я не думала о нашей с Квик близости в категориях привязанности или качества отношений. Да и вряд ли я когда-либо говорила о таком чувстве к ней. До того дня я относилась к ней как к интересной головоломке, любопытному времяпрепровождению, одновременно источнику вдохновения и препятствию. Но Лори оказался прав – она и вправду много для меня значила. Несмотря на ее уклончивую манеру общаться, Квик оказала мне радушный прием, помогла мне. Она мне нравилась, но я уже никогда не смогу ей об этом сказать. Правда, где-то на задворках моего сознания все еще свербила мысль о том, что она во мне каким-то образом нуждалась, но теперь было уже слишком поздно.

– Делл, ты хочешь уйти?

– Что ты, конечно нет. Со мной все будет в порядке.

– Ладно. Слушай, Джерри приглашает тебя на ужин. Кстати, он тут.

– Правда? Хорошо, что он понемногу стал выходить.

– Думаю, да. Но ты не должна приходить, если не хочешь. Джерри о тебе всегда спрашивает. Он прочитал твой рассказ в «Лондонском книжном обозрении» и растрезвонил всем друзьям, что знаком с писательницей. Похоже, у тебя появился поклонник.

– Я не писательница.

– Ах да, я забыл. Ты рядовая машинистка. – Раздражение в голосе Лори заставило меня обернуться. – Ну правда, Оделль. Ты собираешься и дальше себя так вести? Ты знаешь, сколько людей отдали бы почку, чтобы только напечататься в «Лондонском книжном обозрении»? Я бы не стал разбрасываться такими возможностями.

– Я и не собираюсь разбрасываться, – ответила я. Меня охватила усталость, и становилось все труднее скрывать свою горечь. – И не тебе говорить мне, как мне стоит себя называть, а как – нет.

Лори поднял руки вверх, сдаваясь.

– Хорошо. Просто я… в общем, знаешь, ты должна писать.

Я закатила глаза.

– Ты точно как Синтия. Ты точно как Квик. Все хотят, чтобы я писала, но никогда сами не пробовали, каково это. Если бы попробовали, то, может, заткнулись бы наконец.

Лори пожал плечами:

– Квик оказала тебе неоценимую услугу. И если бы она узнала, что ты тянешь резину…

Я чувствовала, что последние несколько часов меня доконали.

– Я не тяну резину… не упоминай ее… она умерла, Лори. Умерла. Я не… я не могу… не у всех есть картины, которые можно продать, понимаешь? Мне надо заниматься другой работой.

– Ты права. Конечно. Но иногда мне кажется, что тебе нужно напоминать о том, какая ты молодец.

Мы несколько минут простояли молча. Я знала, что он прав, что я опять взяла паузу в своих литературных делах. В кои-то веки я была слишком занята проживанием своей жизни, чтобы остановиться и перевести этот опыт в слова. Люди вроде Лори – насколько мне известно, в жизни не написавшие ни строчки, – видимо, хотели, чтобы те, кто пишет, расхаживали вокруг с блокнотом и карандашом на веревочке, записывали все происходящее и оперативно превращали это в книгу на потеху публике.

Видимо, поняв, что наступил мне на больную мозоль, Лори сменил тему.

– Похоже, есть пара-тройка людей, заинтересованных в приобретении «Руфины», – сообщил он.

– Это хорошо, – ответила я, но тут же заметила его горестную ухмылку. – Не правда ли?

– Мда, все едино для Руфины. Я ведь говорил тебе, что я поэт?.. Понимаешь, я вдруг понял, что мне вовсе не улыбается расстаться с этим полотном.

– Ну, конечно, нельзя сказать, что это рядовая вещь.

Лори обратил свой взор в другой конец зала, где пламенели краски «Руфины и льва», а люди ходили взад и вперед, то и дело заслоняя от нас картину.

– Это точно. Но как же мне поступить, Делл? У меня совсем нет денег, а картина не сможет меня кормить.

Когда мы смотрели на полотно, исчезающее и снова возникающее над головами людей, я поняла: мы с Лори смотрим на него по-разному. В уникальности картины я читала множество разных историй. Вглядываясь в манеру художника класть мазки, я испытывала метафизические переживания. Я должна была сделать все, чтобы защитить это исключительное произведение и сохранить его в поле зрения публики. Я угадывала импульсы, подтолкнувшие автора к тем или иным решениям, я могла размышлять о том, какие чувства картина у меня вызывала, но я понимала, что никогда не узнаю о ней всей правды.