Самым знаменательным событием для моего родного города стал первомайский парад 1945 года. Он был в Ленинграде первым с довоенных лет. Когда я стоял в парадном строю на Дворцовой площади, душа буквально взлетала на небеса.

Однако, после того как я проучился три семестра в высшем военно-морском инженерном училище, оказалось, у меня развилась близорукость – наследие блокады. А морской офицер и очки – вещи несовместные. Как сказал мне тогда начальник училища: «Овчинка выделки не стоит».

После того как у меня обнаружили близорукость, меня отчислили из училища и хотели направить в Таллин для продолжения службы на Балтийском флоте. Еле уговорил командование послать меня в Москву, в Военный институт иностранных языков, где тогда был военно-морской факультет. Но среди лета меня там никто не ждал. Зачислили в караульную роту: день стоишь на посту, день драишь гальюны.

Да и в случае успешной сдачи осенью вступительных экзаменов меня бы вряд ли приняли. Военный институт иностранных языков (ВИИЯ) тогда считался таким же престижным вузом, как нынче МГИМО. Туда поступали преимущественно дети генералов и маршалов или же мастера спорта.

Мне удалось заручиться благосклонностью приемной комиссии, потому что я сам письменно попросил зачислить меня на китайское отделение. В то время в ректорате лежало 17 заявлений со слезными просьбами первокурсников перевести их на любой другой язык. Китайская революция была на грани поражения, и изучать самую трудную в мире грамоту никому не хотелось. Мою добровольную просьбу использовали как бы для воспитательной работы. Вы, мол, дезертируете, а люди сами просятся.

Итак, я стал слушателем китайского отделения Военного института. А два года спустя, в 1949 году, была провозглашена Китайская Народная Республика, к власти пришло правительство Мао Цзэдуна. Таким образом, китайский язык вдруг стал приоритетным направлением в лингвистике. Вплоть до того, что моя курсовая работа «Советская литература в Китае» была опубликована в самом престижном тогда журнале «Новый мир».

В 1950 году в Москву приехала первая делегация из КНР. Меня назначили работать с ней переводчиком. После поездки в Ленинград и Горький в нашей программе было посещение газеты «Правда». Ее редактор Леонид Ильичев и глава китайской делегации Линь Боцюй оба были философами и изощрялись в остроумии. Шуток гостя я часто не понимал, а остроты хозяина не знал, как перевести. Но удачно импровизировал, так что в итоге беседы оба руководителя остались в восторге друг от друга и от моих языковых способностей. Ильичев сказал: «Вы хорошо владеете языком, а не пробовали сами писать о Китае?» Я рассказал о статье в «Новом мире». Ильичев попросил прислать ему этот номер. Так появилось решение Секретариата ЦК КПСС за подписью Маленкова, на основе которого был издан приказ Министра обороны маршала Малиновского: «Откомандировать старшего лейтенанта Овчинникова в распоряжение главного редактора «Правды».

В то время газета выходила по графику в 3 часа ночи, а фактически же в 4–6 утра. Поэтому у каждого литературного сотрудника был отдельный кабинет, где кроме письменного стола стоял также диван. Это было очень кстати. Ведь мы были молоды, холосты, а над нами на шестом этаже размещалась «Комсомольская правда» с большим количеством комсомолок.

В самом начале моей работы в редакции меня, естественно, поставили дежурить на новый год. А со времен Марии Ильиничны Ульяновой в газете сложилась традиция – все участники работы над новогодним номером за полчаса до полуночи приходят в конференц-зал, чтобы вместе с главным редактором выпить по бокалу шампанского.

Эта официальная церемония служила хорошим прикрытием для тайных пирушек по кабинетам. Собрались и мы, международники, на третьем этаже. Да так увлеклись, что едва не опоздали в конференц-зал. Когда пришли туда, свободных мест уже не было. И какой-то юморист сказал мне: садись, рядом с главным редактором. Ведь это будет неофициальная встреча.

Когда Ильичев вошел в зал и увидел, что рядом с ним по правую руку сидит не его первый заместитель, а новобранец, он сразу все понял и, будучи человеком с юмором, сказал:

– Дорогие друзья, я решил, что в этом году праздничный тост буду произносить не я, а самый молодой сотрудник нашего коллектива. Товарищ Овчинников! Пожалуйста, скажите тост по-китайски и переведите.

Я встал с бокалом в руке, мгновенно протрезвел и начал говорить речь. По-китайски можно было говорить все что угодно. Но надо было экспромтом придумать перевод. Я сказал примерно следующее: минувший год ознаменовался созданием в газете Отдела стран народной демократии. Я предлагаю выпить за то, чтобы он год от года рос и постепенно поглотил собой Отдел капиталистических стран.

Ильичев приветственно кивнул – дескать, мол, выдержал экзамен. После этого мы продолжали праздновать на третьем этаже. В итоге я заснул на диване в своем кабинете, и меня уже на рассвете разбудила курьерша. Оказалось, что неожиданно пришло новогоднее приветствие Сталина японскому народу, из-за чего пришлось заново переверстывать первую полосу.

«Будешь теперь всю жизнь вспоминать эту Страну восходящего солнца!» – сказал мне выпускающий. И оказался прав – вскоре после семилетней работы в Китае я уехал на семилетнюю же работу в Японию.

Продолжая дежурить по отделу, я овладевал мастерством газетчика. Такова в то время была политика руководства «Правды». На работу брали не выпускников факультетов журналистики, а страноведов со знанием иностранных языков. Так попал в «Правду» специалист по Ближнему Востоку Евгений Примаков и специалист по Дальнему Востоку Всеволод Овчинников.

Главной обязанностью дежурного по нашему отделу была подготовка колонки на первую полосу: «В странах народной демократии». Она должна была быть разнообразной как географически, так и тематически. Причем старшие коллеги учили нас: когда пришел материал от нашего собственного корреспондента, нужно обязательно сравнить его текст с тем, что передал на эту тему ТАСС, и дополнить, если наш корреспондент упустил что-то важное.

На одном из моих дежурств от собкора «Правды» в Варшаве пришел материал о том, что руководитель Польской объединенной рабочей партии Болеслав Берут посетил место строительства Дворца культуры и науки в Варшаве. Когда я прочел аналогичную заметку тассовца, там говорилось, что Берут ознакомился с проектом Дворца и утвердил его. Мне показалось, что это важная фраза, поэтому я вырезал ее и вклеил в текст нашего корреспондента.

Читая на следующий день «Правду», советский посол в Варшаве возмутился тем, что там написано, и счел это политической ошибкой. Дескать, Дворец культуры и науки – дар Советского Союза Варшаве. И никто, включая первое лицо Польши, не вправе утверждать или не утверждать его проект.

Посол дал шифровку в Москву. Она попала прежде всего к Лаврентию Берия, который курировал строительство высотных зданий, включая и Дворец в Варшаве. Берия написал на телеграмме посла: «Разобраться и наказать!»