– Этот уже отговорился. Хорош снимать, хорош садить аккумуляторы. Сейчас поедем снимем военных. Может, чего-нибудь толковое получится. Но водитель заупрямился и ехать отказался. Никто не понимал причины. Анатолий мотнул головой в сторону ящика с провизией:

– Надо бы подкрепиться. Солнце высоко, полдень, пора обедать.

– А, да-да, – сказал Хворостецкий, – извини, я забыл. Водители должны питаться, как космонавты, а Мы – люди творческие, можем жить на одной водке.

– Вот и я о том, – съязвил Кошевников.

Трапеза была недолгой – какой-нибудь час или чуть больше. Выпив полстакана водки, Володька Кондаков мгновенно опьянел и понес такую околесицу, что Ханна Гельмгольц очумела вконец. Он взялся разглагольствовать о сексе, о котором за десять лет изрядно подзабыл, А Хворостецкий, слушая бредни Кондакова, хохотал на весь автобус. Смеялись и остальные.

– Показывай дорогу, сталкер.

Кондакова посадили рядом с водителем, что сразу же придало Володьке значимости. Он надул щеки, заросшие рыжей бородой, и принялся, размахивая грязной рукой, указывать путь:

– Вот там направо, потом налево. А внизу осторожнее, там ручей.

Водитель гнал микроавтобус, всех потряхивало. В одном месте они не смогли переехать полуразвалившийся мост, и пришлось двигаться в обратную сторону. Но с таким штурманом, как Кондаков, съемочная группа не боялась потеряться на разбитых дорогах чернобыльской зоны. Вскоре они выбрались на ту гравийку, по которой несколько дней назад шел тяжелый военный «КрАЗ» с тентом.

– Туда, вперед! – махнул рукой Володька, и Анатолий прибавил газу. – Только осторожно, там военные застряли, – предупредил Кондаков. – А вот там лежит убитый лосенок, если его еще собаки не растащили, – ткнул пальцем Кондаков, высунув руку в окошко.

– Какой лосенок?

– Маленький. Был с лосихой, военные его застрелили. При мне было.

– Зачем? – спросил Хворостецкий.

– У них спросишь, если хочешь, – ответил Володька, глядя на петляющую дорогу.

Когда до колхозной фермы оставалось с полкилометра, Володька вдруг сказал:

– Ай, ну их к черту! Может, не поедем?

– Как это не поедем?

– Нет, я не хочу, – твердо заявил Кондаков и вынрыгнул из микроавтобуса.

– Почему?

– Они и по мне стреляли.

Семага выбрался следом и стал его уговаривать. Выбрались и все остальные.

Хворостецкий попросил Бархотина:

– А ну-ка, сними общий план этой фермы.

– Зачем тебе это?

– Ну я тебя прошу.

Из машины была извлечена камера, и оператор снял план. Все уговаривали Кондакова, а он ни в какую не хотел идти к ферме. Хворостецкий уступил:

– Ну ладно, подожди нас здесь. Мы съездим быстренько, а потом вернемся за тобой. И ты нас завезешь к церкви.

– К какой церкви?

– Ну, синяя такая… – объяснил Семага. – Помнишь, ты в прошлом году показывал?

– А-а-а, это куда поп вернулся?

– Ну, я не знаю, вернулся или не вернулся.

– Вернулся, вернулся – затараторил Кондаков, – мужик он ничего, вокруг людей нет, а он один. И живет в этой церкви, и служит.

– А кто к нему ходит?

– Никто не ходит. Собаки прибегают, птицы прилетают, и больше никого.

– А он нормальный? – спросил Хворостецкий.

– Кто? Поп? Конечно, нормальный. Я иногда, правда, думаю, что он немного чокнутый.

– Почему ты так думаешь, Володька? – не отставал Хворостецкий.

– Он говорит, что Бог забыл эту землю.

– Ну и правильно говорит.

– Да нет, не правильно. Он о ней вспомнил.

– Ну ладно, пошли. Подожди здесь, мы. скоро. Поговорим с военными – и назад.

Юрий подошел к Анатолию Кошевникову:

– Слушай, ты поезжай, а мы пойдем пешочком, присмотрю пару точек для съемки.

– Как хотите, – водитель уселся в машину.

– А может, и я поеду? – предложила Ханна Гельмгольц, – Пойдем с нами. Пройдешься, подышишь воздухом.

– Но здесь же радиация! – сказала Ханна.

– Да какая, к черту, радиация? Забудь о ней, – заулыбался Виталий Семага, показывая свои крепкие белые зубы.

Кошевников вспомнил:

– Мне надо долить масло, я потом подъеду.

– Ну давай…

И съемочная группа направилась в сторону фермы. Уставшие за день тяжелой работы, они едва тащились по идущей в гору дороге. Душу Хворостецкого согревала надежда, что сейчас он сможет снять что-нибудь интересное, какой-нибудь сногсшибательный сюжет с военными.

«Ведь они тоже люди, – рассуждал Хворостецкий, – и если их разговорить, то они расскажут что-нибудь эдакое. А глядишь, и снять удастся что-нибудь занятное. Скорее всего, приезжают сюда поохотиться, рыбу половить, просто так, из интереса».

Семага брел, поддерживая Ханну Гельмгольц под руку, и Хворостецкий, время от времени оборачиваясь, подмигивал то Виталику, то Ханне. Немка отвечала двусмысленной улыбкой, которая злила Хворостецкого. Но когда он работал, у него не возникало навязчивых мыслей о женщинах. Когда же работа заканчивалась, начинало садиться солнце и он выпивал стакан водки или пару стаканов вина, его плоть начинала бунтовать и требовать развлечений, причем немедленно.

«Ничего, этой ночью не получилось – следующей получится. Вот разожжем костерок, выпьем как следует – и ты будешь моей, стерва немецкая, блядь фашистская!» – в сердцах выругался Хворостецкий, хотя Ханна ему в общем-то нравилась, несмотря на то, что не отличалась особой привлекательностью. А сама Ханна льнула к Виталию. Хворостецкий с Бархотиным шли рядом, Гельмгольц и Семага шагах – в двадцати за ними.

Когда они уже поднялись на холм, Хворостецкий увидел двух военных в камуфляже, с автоматами наперевес.

– Ничего себе! – сказал он негромко оператору. – Включи камеру и неси ее в руках. Может быть, понадобится пара планов. И вообще, когда я подойду, камеру не выключай, пускай себе пишет.

– Да ни фига хорошего не получится! С вояками лучше не связываться.

– Ладно, не твое дело. Ты уж постарайся, чтобы получилось. Ты же умеешь, – польстил оператору режиссер, – А с ними я договорюсь.

Валерий сумрачно улыбнулся в ответ и включил камеру.

Один из военных поднял руку, предупреждая, чтобы незваные гости остановились и не приближались. Между военными и режиссером с оператором оставалось шагов пятнадцать-семнадцать. Оператор опустил камеру и помахал левой рукой. Помахал вполне добродушно, приветливо: дескать, добрый день, мы вот здесь заблудились, сбились с дороги и не подскажете ли… Один из военных быстро скрылся за углом фермы. Заскрипели ворота, и перед фермой появилось еще трое. Все они были в камуфляже, двое – с автоматами.