– Карина, мы не целое, мы просто друзья детства.

– Ну-ну, я все это слышала, вы просто друзья детства. Ха! Это теперь так называется?

После ее ухода обалдевшая Маша присела в кресло, машинально отхлебнула воды из Карининого стакана. Задумалась.

Что же такое мог говорить дома ее детский приятель, что его жена не сомневается в их связи? И еще, как Карина могла хранить здесь свое колье, если давно живет в другом месте? И где теперь собирается жить Мишка, если разводится, а квартиру оставляет жене? И почему Маша не знает, что у нее дома есть сейф?

И по всему выходило, что этим сейфом активно пользовался Мишка. Пользовался и не хотел, чтобы Маша знала о существовании тайника. Мишка специально приходил в ее отсутствие, открывал двери своим ключом, клал что-то в сейф, брал что-то из сейфа. Но ведь Маша, как научил Вадим, всегда, уходя из дома, приклеивает к двери волосинку. Уходя, приклеивает, а возвращаясь, проверяет. Но ведь Маша поменяла замки. Выходит, у Мишки есть и новые ключи?

Маша прошла в прихожую, открыла шкатулку. На двух скрепленных между собой металлических колечках висели лишние ключи от новых замков. На каждом кольце не хватало по одному ключу.

А что там она говорила про колье? Старое, но очень дорогое? Не то ли это старинное колье, что имеет отношение к мифическим семейным бриллиантам?

И снова получается, что именно Мишка находился в ее квартире, когда туда пришел Иван. Получается, что голову Ваньке проломил именно Михал Юрич? Но зачем? И так трудно было себе представить, что Мишка кому-то мог нанести удар по голове статуэткой. Ее Мишка, который и в детстве-то не любил драться, старался все решить миром? Как там говорится: «Где ты в бизнесе порядочных видел»?

А не нужно ли позвонить капитану Сергееву и рассказать ему про сейф?

Нет, пока не нужно.

А не нужно ли все выяснить непосредственно у Михал Юрича? Слишком уж много к нему вопросов.

А вот это было бы неплохо.

Николай Степаныч возвращался из больницы. Нет, его не вылечили, его просто лечащий врач домой отпустил, переночевать, помыться. Не выдержал Степанычевых причитаний.

Степанычу в больнице не нравилось, хоть помирай ему было в больнице. Еще когда ехал туда, чувствовал, что гнилое это место. Ощущение у него было темное, мутное, словно стоит это он на краю большой и глубокой ямы и точно знает, что прямо сейчас его в спину толкнут, в яму эту. Как в воду глядел. В больнице оказалось почти как на зоне в былые годы, только хуже. В палате соседи как на подбор: один старый дед совсем, лежал бы себе да грехи замаливал, а он только знай, что к молодежи цеплялся. А эти двое, молодежь, те еще придурки, весь день по телевизору какие-то диски смотрят с мордобоем, а когда диски кончаются, то на канал переключают, где такие же отмороженные, как они сами, песни поют. Вроде бы репой называются те песни. А может быть, рэпой. А когда и песни заканчиваются, то бесстыдство рассказывают: кто из теток себе сиськи нарастил, а кто себе серьги в причинные места вставил. Срамота. Ночью тоже продыха нет, потому что тот, что совсем молодой сосед, храпит, хоть святых выноси. И по коридору всю ночь кто-то шастает и разговоры разговаривает. Не, на зоне лучше было, там порядка было больше, чем в этой больнице. Там отбой так уж отбой, спят чинно, и храпеть на всю камеру западло. Но и это ведь еще не все, еще ведь привязалась к нему какая-то тетка одноглазая – второй глаз после операции повязочкой белой закрыт – прохода не дает. Ловит его в коридоре, когда он передохнуть от телевизора выходит да покурить, под локоток цепко так хватает, все норовит поближе познакомиться. В гробу он ее видал в белых тапках.

Короче, когда Степаныч лечащему врачу про все эти мытарства поведал, а главное, когда лечебное заведение с исправительным сравнил, врач от души посмеялся и Степаныча домой отпустил. Все равно пока все анализы готовы не будут, то и операцию делать не станут.

Степаныч сразу-то домой не поехал, поднялся из метро на Невский, прошел по былым памятным местам, заповеднику собственной молодости. Новый, незнакомый ему город щетинился новостроем, грозно таращился витринами дорогих магазинов на месте старых, советских, огрызался через приоткрытые двери помпезных ресторанов. Там, где когда-то давно было знаменитое на весь город кафе «Сайгон», всеобщая вольница, прибежище творческих людей, растопырилась гостиница для иностранцев, приказал долго жить рыбный на углу с Рубинштейна, умер «Эльф», что на Стремянной, оказались прочно запертыми все проходные дворы. А когда-то можно было этими самыми дворами через полцентра пройти. Были, конечно, и положительные моменты – город вычистили, заново покрасили, подлатали и отреставрировали, но настроение у Степаныча все равно упало. Встреча с городом его юности как-то не складывалась. Он спустился в метро и поехал к Маше.

Ключей у Степаныча не было, а звонить Марии по этому мобильному он не захотел. Все никак не мог привыкнуть, что можно вот так просто взять с любого места и позвонить. Не из автомата за две копейки, а достать из кармана телефон и позвонить. А ведь тогда, давно, еще поди найди сперва этот автомат, в котором и трубка на месте, и монеты он не заглатывает…

Во двор он проник легко, какая-то девчонка молодая выходила, а он как раз и вошел. Лифт вот только в подъезде не работал. Ну да это ничего, не в первый раз в жизни. Степаныч покорно принялся взбираться по лестнице.

Солнечный свет лился на лестницу через огромные окна, слепил без того слабые глаза. Сверху с бодрым топотом спускался кто-то. Степаныч как раз оказался в тени, когда с ним поравнялся молодой мужчина. В другой раз и внимания бы не обратил, а тут глаза поднял, поздороваться решил – все ж таки сосед как-никак, в одном подъезде обретаются. Но хорошего приветствия не вышло, все у Степаныча сегодня шло наперекосяк.

– Здрасти-мордасти вам, мил-человек, – произнес Степаныч мягко, с легкой издевкой. – Ты скажи-ка мне, подлец, ты что еще тут делаешь? Легкой наживы ищешь али чё?

«Мил-человек» затормозил, остановился и вежливо ответил:

– Здравствуйте, Николай Степанович. Рад видеть вас. Приехали?..

– Да уж явился не запылился, – продолжал гнуть свою линию Степаныч ерническим, въедливым голоском.

Но не его сегодня был день, не его. Степаныч вдруг осекся, задумался ненадолго, внимательно вгляделся в собеседника.

– А ты кто ж такой будешь? – спросил он удивленно, нормально спросил.

– Михаил я, Михаил Коллер. Вы, надеюсь, слышали про меня? Я вот вас сразу узнал, по фотографии.

– Слыхал, слыхал. То-то я гляжу, голос какой-то незнакомый… Ты уж прости, друг, обознался я. Вижу-то теперь ни к черту, вот ни за что ни про что обругал человека. Решил, что из наших один охламон. Ты от Маши?

– От Маши, только ее дома нет.

Степаныч напрягся: вспомнил Машин рассказ, что вдруг зачастил к ней друг детства, приходит в ее отсутствие, а предупредить забывает.

– Так ты б позвонил. Позвонил бы, прежде чем ехать, – вежливо намекнул Степаныч, сам без звонка заявившийся.