На протяжении большей части сражения, за исключением артиллерийской дуэли, оборона союзников опиралась на отдельные решительные действия различных соединений и подразделений, которые действовали в основном по своей инициативе, что дало основание назвать Инкерман «солдатским сражением». Вот как описывал эту ситуацию Хэмли:

Бой за позицию защищенной мешками с песком батареи, который вели гвардейцы Колдстримского и Гренадерского полков и солдаты 41-го (Валлийского) полка, может служить примером героических действий небольших подразделений, каких в тот день было немало[570]. Боске, всегда острый на язык, справедливо назвал бой «какой-то бойней». Ходасевич, командовавший ротой в атакующем Тарутинском полку, излагает русскую точку зрения на яростную схватку в самый разгар сражения:

Но русские растерялись и не сумели использовать этот локальный успех: подразделение Ходасевича «смешалось с толпой [других подразделений], и восстановить порядок было невозможно»[572]. Но это было еще не самое плохое — стоявший внизу Екатеринбургский полк начал обстреливать солдат Тарутинского полка, приняв их за врага; это один из нескольких случаев дружественного огня в Инкерманском сражении. Вокруг батареи образовался настоящий хаос, рассказывает Ходасевич. «Одни ругались на Екатеринбургский полк, другие кричали, чтобы подтянули артиллерию». Неразбериха вскоре привела к неспособности действовать: русские горнисты «постоянно подавали сигнал к наступлению… но никто и не думал шевелиться; мы стояли там, как стадо овец»[573].

Раглан отчаянно нуждался в свежих силах, чтобы отразить атаки русских. Единственным источником нужного количества подкреплений был Наблюдательный корпус Боске. В самом начале сражения Боске предлагал генералу Каткарту, командиру британской 4-й дивизии, несколько батальонов в качестве подкрепления[574]. Предложение отвергли, однако некоторые подразделения бригады Бурбаки (батальоны легкой пехоты и линейного полка, а также четыре роты егерей и двенадцать пушек) впоследствии приняли участие в бою. Но это была «лишь горстка», как презрительно отметили русские[575]. Однако возможность Боске предоставить более серьезные силы для ожесточенного сражения на Инкерманских высотах зависела от действий русского Чоргунского отряда. Если бы П. Д. Горчаков завязал серьезный бой с французами, не позволяя им помочь британцам, то союзники вполне могли бы потерпеть поражение под Инкерманом. Но Горчаков, не имевший связи ни с Меншиковым, ни с Данненбергом, не осознавал, какой жестокий бой идет поблизости и как близки русские к тому, чтобы преодолеть британскую оборону. Для Чоргунского отряда это было самое подходящее время, чтобы выдвинуться на звук артиллерийской канонады: атаковать позиции французов на Сапун-горе и соединиться с отрядом Данненберга. Но шанс был упущен. По всей вероятности, именно это могло бы переломить ход кампании, если не всей войны, в пользу русских. Однако Горчаков не предпринимал никаких действий, если не считать неэффективной артиллерийской перестрелки. Боске понял, что это отвлекающий маневр, и бросил большую часть своих сил на поле боя под Инкерманом. К 11:00 только три тысячи французских солдат остались сдерживать группу Горчакова — согласно тактике строгой «экономии сил»[576]. Один из самых компетентных военачальников всей кампании, Боске разумно применял и дополняющий эту тактику принцип «концентрации сил». Он поспешил направить подкрепления численностью до восьми тысяч человек — десять пехотных батальонов, четыре эскадрона африканских егерей, две батареи полевой и две батареи конной артиллерии — на поле боя под Инкерманом. Эта серьезная группировка прибыла вовремя. Она была достаточно сильна, чтобы остановить русских, но хватит ли ее, чтобы полностью разбить противника? Как выяснилось, нет.

Приблизительно в 13:00 Данненберг — внезапно и не докладывая Меншикову — принял решение покинуть поле боя. Это стало полной неожиданностью для всех участников сражения. Когда русские отступили со Снарядной горки, началась неразбериха. В некоторых полках офицеры утратили контроль над солдатами, как это произошло с Ходасевичем:

Ходасевич вспоминал, что вблизи Инкерманского моста, который находился вне досягаемости для артиллерийского и ружейного огня союзников, «мы больше не слышали свиста пуль». Но во время боя рота понесла тяжелые потери. Собрав своих людей, Ходасевич увидел, что «осталось только сорок пять человек из ста двадцати, с которыми я в то утро покинул бивуак». Таковы были потери русских[578]. Описание Ходасевичем этой картины бегства с поля боя резко контрастирует с оптимистичным рассказом очевидца сражения, репортера Morning Chronicle, который писал: