«Луноход», как и ожидал Малахов, остановился возле дома Волкова. Ворота в добротном кирпичном заборе были выбиты напрочь, и под их обломками чадно догорал остов большого легкового автомобиля.

Рядом с ним лежал труп светловолосого мужчины.

Другой, задрав к небу черную разбойничью бороду, загорал поперек входной двери. Одно из окон первого этажа представляло собой голый, с неровными, словно обкусанными, краями закопченный проем.

Впечатление было такое, словно внутри взорвалась граната. Полковник немедленно вспомнил, что, подходя к поселку, слышал нечто напомнившее отдаленный удар грома, и мысленно обругал себя старым ослом.

Из дома вывели аппетитную рыжеволосую девицу, полуодетую и с расцарапанной щекой. Другая щека девицы распухла и покраснела, и обе были сомнительно украшены черными разводами потекшей туши: видно было, что девица совсем недавно рыдала в три ручья и готова в любой момент возобновить это занятие.

Девица, всхлипывая и заикаясь, рассказала людям в камуфляже шитую, на взгляд полковника, белыми нитками историю о грабителях, укативших на белом джипе с московскими номерами. Закурив, чтобы скрыть улыбку, полковник развеял последние сомнения стражей порядка, сказав, что несколько минут назад видел подходящую по описанию машину, ушедшую в сторону Москвы. У девицы от удивления отвалилась симпатичная челюсть. К девице приставили сержанта с автоматом, и «уазик» умчался в погоню за призраком.

Сержант увел девицу в дом, возможно, для того, чтобы составить протокол, а возможно, для чего-нибудь гораздо более интересного. Снова садясь за руль, полковник подумал, что лично он на месте сержанта выбрал бы второй вариант: все равно цена составленному со слов этой красотки протоколу была бы невелика.

Захлопнув дверцу «Тойоты», полковник снова услышал отдаленный гром. «Черт возьми, – подумал он, – вот это парень. Этак и допросить некого будет…» Он завел двигатель и поехал к церкви Вселенской Любви. Ему определенно показалось, что гремело где-то в той стороне, да и где еще, если задуматься, могло греметь? Не в библиотеке же…

Вскоре он обнаружил, что вести машину становится тяжело, к кирпичной псевдопагоде со всех сторон по одному и группами стекались люди. Через некоторое время ему пришлось остановиться: впереди была сплошная стена спин. Что-то происходило там, за этой стеной, и полковник подумал, что он, пожалуй, догадывается, что именно там происходит.

А ведь я могу и опоздать, подумал полковник, задним ходом выбираясь из толпы. Эти верующие – такой народ… Могут и разорвать. Или, как это у них, побить камнями… Слово-то какое – побить.

Словно подтверждая правоту его мыслей, кто-то врезал палкой по заднему стеклу автомобиля.

Стекло треснуло и прогнулось, полковник прибавил газу, вырвался из толпы, со скрежетом переключил передачу и бросился искать объезд. Теперь он по-настоящему испугался, что может потерять Слепого, не успев даже толком найти. «Борисов мне голову оторвет», – подумал он, оглянувшись на сделавшееся непрозрачным, тяжело провисшее заднее стекло.

* * *

Глеб выскочил в коридор и почти столкнулся с Жориком. Местный сумасшедший, не тратя слов, замахнулся на него топором, и Глеб с пугающей четкостью увидел на топорище возле обуха засохшие, полустертые темно-бурые пятна. Он выстрелил, и Жорик послушно опрокинулся на спину. Топор звякнул о бетонный пол, зазвенела, покатившись, гильза, и Глеб, холодея, вспомнил, что это был его последний патрон. В гараже осталось сколько угодно оружия, но возвращаться за ним было поздно, в доме уже топотали бегущие ноги, и Глеб опрометью бросился на улицу, продолжая сжимать в руке бесполезный «парабеллум».

Перелезть через забор, держа на плече Ирину, нечего было и думать, и он побежал вокруг дома, задыхаясь от режущей боли в раненом боку и мучительно ощущая, что делает не то и бежит прямиком навстречу гибели.

Лужайка перед домом была пуста. Глеб воспринял это как знак удачи. Видит Бог, он ни в чем так не нуждался сейчас, как в капельке удачи. Он тяжело побежал к узорчатой калитке.

Выбежав на улицу, он понял, что удача кончилась, и остановился – оборванный, страшный, в окровавленной одежде, с бесчувственным телом на плече, Толпа стояла молча и смотрела на него: знакомые лица, полузнакомые лица, лица, виденные мельком, и те, кого он не видел ни разу, оскаленные зубы, стеклянные глаза… Под гипнозом они все, что ли? Вряд ли, конечно: гипнотизер-то валяется в подвале и потихоньку остывает… Оружия ни у кого не было. Здесь стояли те, кто узрел свет истины еще не до конца.

Но кое-где в толпе Глеб заметил топоры, палки и даже вилы. Дичь какая-то. Восемнадцатый век.

Толпа стояла неподвижно. Улица слева от него была пуста, но он понимал, что стоит повернуться к толпе спиной, и участь его будет решена в одно мгновение. Он поднял разряженный «парабеллум» и начал медленно отступать вдоль улицы, моля Бога только о том, чтобы не споткнуться и не загреметь вверх тормашками.

– Хотя бы это, – шептал он пересохшими губами, не отдавая себе отчета в том, что шепчет. – Хотя бы это, если уж на большее ты не способен.

«Хоть бы она очнулась, – подумал он об Ирине. – Я бы их задержал, и она смогла бы уйти… Не все же здесь чокнутые. Сумасшедшие, как крыса из уборной», – вспомнилась ему вычитанная где-то фраза. Это было про них.

Он медленно пятился, отлично понимая, что спасти его и Ирину может только чудо. Толпа надвигалась в гробовом молчании, не сокращая дистанцию, но и не давая ему оторваться. Что же они тянут? Ах да, пистолет… Никому не хочется первым схлопотать пулю в брюхо.., хотя бы один патрон!

– Уходите, – хрипло сказал он. – Буду стрелять в живот.

Толпа продолжала молча надвигаться. Глеб все-таки оступился, угодив ногой в выбоину, и с трудом удержался на ногах, заскрипев зубами от натуги. Рана в боку снова открылась, и он почувствовал, как по ребрам опять потекло горячее и липкое. «Вытечет все к чертовой матери, – подумал он. – Обидно. Рана-то – смотреть не на что, царапина… Обидно.»

Перед глазами поплыли цветные круги, среди которых то и дело мелькали пятна угольной черноты. Постепенно черных пятен становилось все больше. «Дело швах, – подумал Глеб. – Упаду – затопчут обоих. Нельзя падать.»

Кто-то полузнакомый, потеряв, как видно, терпение, протиснулся из задних рядов и сунулся было вперед, но Глеб навел на него пистолет, и полузнакомый попятился обратно в толпу, которая бесшумно сглотнула его, как большой шарик ртути глотает маленькую капельку. Толпа была похожа на ртуть: такая же безмолвная, текучая и смертельно ядовитая.

– Идите домой, – сказал им Глеб. Он говорил только для того, чтобы не потерять сознание, потому что черных кругов перед глазами становилось все больше, они уже начинали сливаться в сплошные неподвижные пятна, превращая мир в узкий колодец, в трубу, на одном конце которой стоял Глеб Сиверов, а на другом – эта молчаливая толпа. – Идите к вашим семьям. У вас что, нет семей, вы, уроды?