На незнании нас фашизм играет, фашизму это на руку, в темной воде незнания нас фашизм ловит крупных осетров.

Здесь я подхожу к прямым задачам литературы. Так же, как текст Конституции запечатлел и оформил весь творческий путь революции, так же точно советская литература должна запечатлеть в архитектонически законченных образах и художественных композициях романов, пьес и поэм лицо страны, – новое, сильное, молодое, которое, как я уже упомянул, сквозит пышной картиной сквозь строки Конституции, которое прет на первый план мировой жизни, наперекор карканью фашистского воронья.

Могу ли я так же, как остальные товарищи делегаты, с чувством удовлетворения, подняв перед этой трибуной плоды земли, плоды труда, рапортовать о наших достижениях?

Нет, с литературой у нас обстоит несколько хуже, чем, скажем, с хлопководческими колхозами Узбекистана. (Веселое оживление в зале.)

Литература иногда иноходью, а где и пешечком поспевает за ураганным ходом нашей страны.

Но вот, вы скажете, затянул волынку… (Смех.) На празднике, да со святыми упокой… (Смех.) Нет, товарищи, я не намерен тянуть волынку. Пусть моя речь прозвучит, несмотря ни на что, словами высокого оптимизма и гордости. Наше искусство, литература слагают песни о новом человеке социалистического мира, о нашей родине, создавшей великую хартию условий человеческого счастья. Имена всех вас, товарищи, будут записаны в историю, имена делегатов, голосовавших за Конституцию СССР. Советская литература полна решимости и воли сделать нашу литературу великим искусством трудящегося человечества.

Но почему мы еще отстаем от намеченной цели? Во-первых, потому, что мы, литераторы и поэты, должны перестроить самую природу нашего искусства. Наша дореволюционная литература (как и литература Запада) строилась на классовых противоречиях. По преимуществу это была оппозиционная (против существовавшего строя) литература. Она доказывала от обратного, она показывала или отрицательного героя, или человека, замученного социальным или политическим строем.

Мы строим литературу бесклассового общества близкого будущего. Мы оформляем тип положительного героя, мы раскапываем давно забытые и заваленные мусором тысячелетий истоки искусства – народное творчество – гимн солнцу и жизни.

Все это – дело сложное и ответственное. И часто видишь: вылетел молодой писатель на первое место с талантливой книжкой, его сразу произвели в Бальзаки, а опыта писать, как Бальзак, у него нет. Он мучается, и его мучают. (Смех.) Критики кричат: «Человек-де не хочет работать, заелся славой».

Чтобы написать музыкальную симфонию, нужно учиться музыке десять лет. Чтобы овладеть искусством романа или драмы, нужен для талантливого человека большой срок. Дайте срок нашим талантам, не торопитесь безнадежно махать рукой на писателя, замолчавшего на какой-то срок. Пусть его на здоровье учится. Другой в это время выпускает новую книжку. Качество нашей литературы не может не быть высоким, – в этом порукой наша Конституция, – и самым высоким в мире. Хуже всего писателя торопить. Писателя нужно поставить в условия борьбы за свое художественное существование. Я думаю, нужно, чтобы наши журналы стали центрами борьбы примыкающих к ним творческих течений, борьбы за высоты искусства.

Нужно покончить с тем, теперь, к счастью, более редко встречающимся, явлением, когда писатель написал серенький романец, в котором не к чему придраться, отнес его в издательство, там увидели, что ничего предосудительного в романе нет, книжку издали, читатель ничего, кроме отсутствия в книжке предосудительного, не прочел, а об искусстве все, кроме читателя, об искусстве-то и забыли.

Писатель должен быть поставлен лицом к лицу с читателем, должен всецело, всем своим художественным существованием зависеть от нашего замечательного, умного, требовательного, культурно растущего, единственного в мире читателя.

Все это я говорю с некоторым опозданием. Все это уже делается. Я лишь хочу, чтобы нетерпение миллионов наших читателей передалось таким благополучным учреждениям, как, например, Союз писателей. Обслуживать бытовую сторону писателей нужно, и это очень хорошо, но еще лучше немедленно, без раскачивания, заняться строительством творческих условий для нашей литературы, реконструировать журналы, созывать читательские конференции, производить регистрацию библиотек, накапливать материалы читательских отзывов и т. д. Все это делается, мы знаем, но все это надо начать делать по широкому плану, с шириной и размахом, не отстающими от ширины и размаха нашей жизни.

Товарищи, советская литература уже много дала. Мы так быстро шагаем вперед, что нам некогда вспоминать. Сейчас перед советской литературой задачи несравненно более трудные и огромные, – вырос наш читатель, и выросла необходимость в нашем художественном представительстве во всем мире. Мы, писатели, справимся с этой задачей. Мы не только справимся, но и шагнем, и скорее, чем это думают, в новые, неизведанные области творчества. Мы, писатели, – плоть от плоти, кровь от крови нашей великой страны. Ругать нас неплохо, но еще лучше надеяться на нас.

Не выдадим!

Да здравствует наш народ, великий творец жизни!..

Да здравствует советская литература! (Продолжительные аплодисменты.)

Мир – первое условие развития культуры*

Когда стало известно, что я буду выступать в таком высоком собрании, перед вами, господа, целый ряд культурных учреждений Москвы снабдил меня увесистыми меморандумами с планами и колоннами цифр.

Такой горячий отклик на Конгрессе мира и дружбы с СССР вполне понятен, если хотя бы бегло взглянуть на рост нашей культуры и на потребности в ней широких народных масс.

К сожалению, до сих пор еще слишком мало делается для ознакомления с нашей культурной жизнью. Такое знакомство еще резче подчеркнуло бы нашу волю ко всеобщему миру.

Мир – первое условие развития культуры. Ее семена не произрастают на почве, взрываемой военными снарядами, и путь человечества к расцвету и счастью не лежит по ту сторону колючей проволоки и волчьих ям.

Советская Россия – союз равноправных шестидесяти народов. Есть народы численностью в три тысячи человек обоего пола. Но эти народы говорят на своем языке, теперь они получили свой алфавит и письменность, их молодежь едет учиться в институты Москвы и Ленинграда с тем, чтобы по окончании курса вернуться к родным пенатам. Иногда эти родные пенаты не что иное, как хижина изо льда, снега и оленьих кож.

В таком жилище у огня очага ненец, получивший звание доцента, читает Пушкина на своем языке. Он собирает древние предания своего народа и записывает на валик песни, давность которых уходит к каменному веку.

О чем может мечтать такой народ: о войне и порабощении или о культуре и мире?

Наши народы слишком долго жили на «краю ночи». Даже необычайная эпоха Петра Великого не могла приобщить к культуре огромную страну. Страна была слишком велика по человеку, слишком бескрайна. Крепостное право охотилось за человеком, чтобы приковать его к ярму и отучить от воли, заставить работать.