– Спокойной ночи, Эс, – выдохнула она, и ее веки сомкнулись.

Кару разбудил какой-то тихий звук, похожий на плач.

Глаза немедленно открылись. Сквозь пыльные окна пробивался слабый свет. Кара посмотрела на Эспель, но верхолазка лежала там, где она ее оставила; с открытыми уставившимися в потолок глазами, время от времени слабо неритмично моргающая, но в остальном совершенно спокойная. С губ блондинки срывались лишь маленькие облачка пара.

Кара откатилась от трубы. Ночью у нее текли слюни, и влажные губы потрескались от холода. Всхлипывания не прекратились – они раздавались у нее за спиной, из зеркала.

Кара оцепенела. Глаза казались липкими, а кости словно бы замерзли. Девушка посмотрела на отражение.

Источник рыданий едва ли походил на человека: очень маленький, сжавшийся в плотный клубочек, он сидел у дальней стены лондонского туалета, обхватив руками колени и полностью спрятав в них лицо. Единственной узнаваемой деталью оказалось облако рыжих вьющихся волос.

– Труди? – хриплым спросонья голосом спросила Кара. – Что ты здесь делаешь?

Всхлипывания прекратились. Бледное, веснушчатое лицо Труди оторвалось от обтянутых джинсами коленок. Кара наблюдала за ее потрясенным взглядом, уставившимся в зеркало, потом – вполне предсказуемо – метнувшимся туда, где должна была стоять Кара, чтобы отбрасывать отражение, а потом – снова в зеркало. Губы девушки беззвучно зашевелились.

– Я… – она моргнула. – Я… Я?..

– Не отворачивайся, – быстро проговорила Кара, стараясь говорить успокаивающим тоном. – Ты не сумасшедшая. Мама ничего не подсыпала тебе в хлопья сегодня утром. Все происходит на самом деле. Что ты здесь делаешь?

– Я… я… я… – Труди заикалась, не в силах оторвать взгляда, не позволяя себе поверить в то, что видит, но все равно видя это. Она машинально ответила на вопрос. – Я пришла сюда, чтобы побыть одной.

– Потому что быть одной не так больно, как с кем-то? – спросила Кара, не мигая глядя на Труди. Ей не нравилось понимать, как рыжая себя чувствовала, и она злилась на себя, что не могла сдержать волну сопереживания. – Когда Гвен тебя послала?

– После того, как я… После того, как ты… – теперь Труди дрожала. – Она сказала, что я ей противна.

«Однако тогда она и пальцем не пошевелила, чтобы тебя остановить?» – подумала Кара, вспомнив румянец на идеальных щечках Гвен, когда Труди подожгла ее платок. Вспомнила зрителей, которых она помогла собрать, и проглотила маленький злобный пузырь.

– Что это? – выдохнула Труди. – Какие-то диккенсовские штучки?

– Ага, я рождественский дух Закрой-блин-рот-и-послушай. – Карино терпение лопнуло, и ее голос огласил обе комнаты.

Труди вздрогнула.

– Парва, мне так…

– Хотела бы я иметь время на эту дребедень, – оборвала ее Кара. – Хочешь со мной помириться? Доставай телефон.

Труди повиновалась, не отрывая глаз от Кары, пока рылась в сумочке.

– Отправь сообщение на этот номер. – Кара по памяти продиктовала цифры. Труди набрала их дрожащими пальцами. – Пиши: «Кара в зеркале» и скажи, где. Напиши, чтобы приходила немедленно, и еще… – Кара почувствовала, как сжимается горло. – Скажи ей, что моя гармония сильно изломана.

– Кому сказать?

– Девушке, которую ты когда-то знала.

Больше Труди ни о чем ее не расспрашивала, но, набрав сообщение, досадливо уставилась в телефон.

– Чего ты ждешь? – требовательно поинтересовалась Кара.

– Нет сигнала.

– ТАК НАЙДИ ЕГО! – крикнула Кара из-за стекла.

Труди вскочила на ноги.

– Мне очень жаль, Парва, честно, – выпалила она. Кара не ответила, просто смотрела, как девушка скрывается в коридоре.

Кара обняла себя, чувствуя фальшивые колючки платья, и принялась вышагивать по линолеуму. Она думала о встрече с Бет, и предвкушение покалывало ее горло. Хотелось бы ей понять, сколько сейчас времени. Четыре ходки по узкой комнате – и словно бы час долой. Кара скребла основания ногтей, бормоча себе под нос, пытаясь понять, что же она скажет подруге: как жалеет, что ушла, как не может вернуться, как – тут-то живот и скрутило – как нечто гораздо худшее собирается прийти вместо нее.

И попрощается.

Дыхание сбилось. Прощаться ей хотелось меньше всего на свете.

Девушка так расстроилась, что сперва не заметила, как заерзала Эспель.

Она в тревоге бросилась к верхолазке, испугавшись, что хрупкое перемирие нарушено, но ни одна рука не пересекла границу, отмеченную серебристым швом. Они просто дергались и стучали по полу. Первой перекатилась голова, шея вытянулась, словно Эспель пыталась что-то разглядеть. Проследив за ее отчаянным взглядом, Кара увидела сквозь дыру в линолеуме рядом с кровавым отпечатком руки Парвы, как дрожит бетонный пол.

Колебания пока были совсем слабыми – меньше балла по шкале Рихтера, – но они им не померещились и становились все сильнее.

Страх сковал мышцы. Подтянув к себе Эспель, Кара взяла ее на руки, готовая бежать, но замешкалась. Оглянувшись на отражение пустого лондонского туалета, она представила, как Бет придет к пустому стеклу. Она разрывалась в агонии между зеркалом и дверью.

Эспель таращилась на нее.

«Они ищут не тебя», – подумала Кара.

Перенеся легкое тело подруги к последней левой кабинке, Кара распахнула дверь и усадила верхолазку на закрытое сиденье унитаза, судорожно пытаясь устроить ее ноги так, чтобы их не было видно в щель под дверью.

– Они ищут не тебя, – объяснила ей Кара. – У тебя нет того, чего они хотят. Сиди тихо… смирно. Что бы ни произошло, что бы ты ни услышала – сиди смирно.

Кара снова посмотрела на дыру в линолеуме. Она не знала, что привело глиняных солдат Матери Улиц к границе, но не могла избавиться от пробирающего до костей ощущения, что они пришли за нею. Должно быть… должно быть, что-то связанное с дверным снадобьем или воспоминаниями зеркальной сестры, или… или с чем-то, что заставило Леди Улиц снова за нею охотиться. Эспель родилась в отраженном городе. Она ни разу даже не видела дома, по которому тосковала Мать Улиц.

– У тебя нет того, чего они хотят, – повторила она, отчаянно желая в это поверить.

Выражения обеих половинок лица Эспель оказались нечитаемы, когда Кара вышла из кабинки, закрыв за собой дверь. Она тяжело выдохнула.

– Окей, – прошептала она. Потом повернулась и закричала.

Через испещренное ржавчиной зеркало на нее смотрела темная фигура. Радужки мягко светились зеленым светофорным светом. Кара отпрянула от крыш, покрывающих ее щеки, словно чешуя, от черных проводов волос, заправленных за уши, от церковных шпилей, показавшихся во рту, когда она одними губами произнесла: «Кара».