Судьба неспроста сохранила Сергею жизнь. Продержался день, отогрелся у Вероники, получил ответ и на этот вопрос. Увидел собственными глазами.

«Кто такой Калмычков? Мент. Во всей красоте и мерзости. Приехал по приказу начальства. Потопчется, найдет сумку и отбудет…» — так думал Сергей, выглядывая в чердачное оконце.

А Калмычков протаранил головой джип!.. Почему? Зачем?..

Нет никакой выгоды! Медаль не дадут, а риск был смертельный. Расследование повисло? Так ради этого не прощаются с жизнью. И мстят не такой ценой.

Зачем он попер на амбразуру? Сергей повидал ментов, натерпелся. Еле живой сбежал из участка… Мент всегда мент, куда его ни целуй. Чтоб за бомжа заступился? Да их миллионы по всей стране закопали, пока такие заступнички себе бабки гребли. Нет, не из-за бомжа.

Сергей до рассвета промаялся в недоумении. Ушли на работу родители Вероники. Она принесла ему теплой каши. Ахала по поводу ночных событий. Рассказывала…

Он подкрепился и пошел своей дорогой. Вероника одела его в старое отцовское пальто, дала с собой немного еды и сто рублей. Стояла у калитки и смотрела, как он бредет к станции.

Пока шел, и потом, в тамбуре электрички, пребывал все в том же недоумении. «Почему Калмычков бросился на джип?» Не было у него объяснимой причины. Даже глупость — не в счет! И сумасшествие, и аффект… Тем более — подвиг! Кого он спас? Все умерли. Он прыгнул-то, чтобы успели убить тех, кто в джипе.

Почему же Калмычков, эта сволочь законченная, поднялся над жизнью и смертью, бросившись на несущийся джип? Ради чего?.. Не было у Калмычкова мысли о подвиге. О выгоде и причине. И прыгать желания не было. Но прыгнул! Вопреки всему.

«Где пресловутый Фрейд, выводивший поведение человека только из интересов тела? Выкиньте на помойку вместе с его либидо. Чтобы не лгал, не оправдывал в нас рвущееся к господству животное…» — Сергей все понял. Про Калмычкова, и про свой последний вопрос, и про мир, и про себя, глупого. Вспомнил погибшего Яшу Келдыша и старика Канта с его шестым доказательством. Сердце рвануло из груди от радости!

«Больше человек, чем его тело! Как бы ни тешил ненасытную утробу, не сводил себя до состояния скота. Наукой, прогрессом, политикой и деньгами. Не деньги дают миру Жизнь. Он рухнет именно тогда, когда денег будет много и хватит всем! Но не останется того, кто бросится наперерез очередному джипу. Иссякнет Божий промысел о нас».

Элетричка неслась куда-то, скрипя и повизгивая. Таранила железным лбом морозное пространство. В окошке тамбура мелькали столбы да занесенные снегом елки. Станции попадались реже. Народу заметно убавилось, и Сергей перебрался из тамбура на пустую скамейку. «Авось не попрут?..» Сел у дверей, в уголке. Пристроил затылок на спинку, чуть вытянул ноги и под стук колес уснул. Без снов, забот и планов. Умиротворенно. В ощущении тихого счастья. Последние его мысли утонули в сладкой надежде: «Дойду до них. Доползу, доковыляю. Обниму! И больше никогда не потеряю… Жить еще можно, еще не вечер. Своими глазами видел. Главное — двигаться. Идти в правильном направлении…»

В вагоне ехали люди. Человек двадцать: мужчины, женщины, старики и молодежь. Куда-то спешили, посматривали на часы, подгоняли время. У всех есть заботы, дела. Деньги, работа, дома и квартиры, семьи, подружки, любимые, пиво и прочие радости, о которых не принято говорить вслух. У каждого есть свое. Разное. Но лица у тех, кто дремал, и тех, кому не давали спать мысли, были чем-то похожи. У старых и молодых, мужчин и женщин. Жесткие, напряженные, агрессивные… Готовые к атаке и отпору. ДОТы и ДЗОТы. Глаза — пулеметные жерла в амбразурах глазниц. Теперь они у всех такие — зеркало души.

Только в углу, на крайней скамейке, откинулся и посапывал во сне человек с совершенно другим лицом. Бомж-не-бомж? Молодой, старый? Трудно понять… В мятом пальто, каких не носят лет сорок, без шапки. Спит. Запрокинул лицо в следах свежих побоев: развороченная губа, заплывшие синяками глаза, рассеченный подбородок, опухший нос. Маска для фильма ужасов… И улыбка: безмятежная, как у ребенка.

Лязгнули раздвижные двери. В вагон вошел милицейский патруль. Два сельских парня в идиотских куртках и шапках. Пошли по проходу, обшаривая лица людей. Внимательно и равнодушно. Террористов высматривают? Или объект для побора, грабежа и надругательства. Пойми их теперь. Ясно одно: «Бойся!» Прошли весь вагон. Не нашли, что искали.

У выхода наткнулись на бомжа. На того, что с улыбкой, спящего. В глазах полыхнули недобрые искры интереса. Постояли с минуту над ним, переглянулись. Тот, что младше, сержант, отстегнул от пояса дубинку и собрался ткнуть ей бомжа в плечо. Но второй, лейтенант, придержал его руку. Что-то высветилось на милицейском лице. Странное и нетипичное, необъяснимое для него самого.

Сержант взглянул на старшего, удивленно хмыкнул. Повесил дубинку на пояс, и оба покинули вагон, недоумевая, и не хлопнув, по привычке, дверью. Вагона через три сержант пробурчал: «Я не понял, Вован, ты чего мне бомжа прессануть не дал? Харю разбитую пожалел?» Лицо старшего уже утратило мимолетный отсвет, он попытался что-то вспомнить, наморщил лоб… Напрасно, память не удержала то, что не смогла распознать и классифицировать. Глаза его налились кровью, он развернулся и пошел обратно. «Щас я тебя осчастливлю…» — кривился ухмылкой рот.

До вагона, в котором безмятежно спал бомж, остался один переход и два тамбура, когда электричка остановилась у платформы и оттуда в открывшуюся дверь завопила дурным голосом тетка: «Ой, спасите!.. Помогите!.. Сумку вырвали, паразиты детдомовские…» Милиционеры переглянулись, сокрушенно вздохнули и без всякого энтузиазма шагнули на платформу. Двери электрички захлопнулись.

Что-то сильное и долготерпивое позволяет нам пока оставаться людьми. Иначе мы давно передушили бы друг друга.