— Два месяца назад это было мое кредо, — напомнил Калмычков.

— Но ты погнался сначала за деньгами, потом за властью, помнишь? Чем больше того и другого — тем меньше свободы. За все приходится платить. И цена, как правило, сильно превышает полученные удовольствия.

— Вас тоже чем-то привязали? Если не секрет… — спросил Калмычков.

— Какие теперь секреты… — ответил генерал, отдышавшись. — Было у отца два сына. Один умный, другой не очень. Какой в милицию пошел?

— Неужели умный?

— Нет, Коля, умный — пошел в другую сторону. Он не верил в писаные законы и жизнь принимал такой, как она есть. Плевал он на идеалы. Закончил «Плешку». Работал в Госплане… Понял суть системы и стал одним из крупнейших цеховиков Советского Союза. Потом финансистом. Настолько крупным, что МВД и КГБ не посмели коснуться его пальцем до сего дня.

— Его телефон я помню наизусть? — спросил Калмычков.

— Да, Родион Петрович Арапов. Папа увлекался сначала Достоевским, а потом православием. Старший и умный — Родион, а недоумок с романтическим отношением к жизни — Серафим. Я продукт советской пропаганды, верю в Добро. Всю жизнь спорил с братом… В милицию подался — Родькину неправоту доказывать.

— Все, Серафим Петрович, я у вас последние силы отнимаю. Пойду, — засобирался Калмычков.

— Посиди еще немного, Коля. Хоть помолчим… — Генерал задыхался, почти шептал. — Сына потерял, жену. Кроме брата, родных не осталось… Редко видимся, но много полезного друг для друга сделали… — Генерал прервался, отдыхая. — Тебя, чертяку, пригрел. Родьке передам… Что-то в тебе есть. Но чего-то — нету…

— Отдохните. Полежите тихо, — Калмычков поправил сбившуюся простыню.

— Не увидимся больше. На похороны не приезжай, засветишься. Наши сами на тебя выйдут… Что-то важное хотел сказать, и не могу сформулировать… — Генерал умолк. Молчал и Калмычков. Надо же, чужой человек, а ком к горлу подступает.

— Я не успел… — отрывисто зашептал генерал. — Все работал, оставлял на-потом. На пенсии додумать собирался. Ты не откладывай… Это важно!

— Что важно, Серафим Петрович? — наклонил ухо к самым губам старика Калмычков.

— Очень важно… Мы не поняли главного… Не за тем гнались. Не тому учились… Ты додумай, Коля, ты умный… — Голос генерала слабел. Последние силы оставляли его. — В институтах наших… По полочкам разложили: от галактик до атомов. До элементарных частиц. А главного — не сказали… Зачем все это? Галактики, нейтроны с протонами…

Мы — зачем?.. Скрыли? Или сами не знают?.. Не может, так бессмысленно… Должен… Должен быть…

— Что, Серафим Петрович? Что должно быть? — не расслышал Калмычков.

— Смысл… Обязательно должен быть смысл. Иначе — полный абсурд, как у нас с тобой… — прошептал генерал. — Не верю!.. Не верю, что я родился деньги зарабатывать и звезды. В могилу… не возьмешь… благодарность министра внутренних дел…

— Не волнуйтесь, отдыхайте… — успокаивал Калмычков.

— Про дочь… Спроси… У Родиона спроси. Поищет… Прощай, Николай. Зла не держи… Иди! Медсестру кликни… — Генерал закрыл глаза.

Калмычков кинулся на пост, за сестрой. Она прибежала со шприцем, вставила иглу в торчащий из вены катетер. Генерал больше не открывал глаз. Калмычков постоял минуту, стараясь запомнить его осунувшееся лицо, и вышел.

К утру был уже в Москве. Ни с кем из знакомых встретиться в Питере — сил не нашел.

5 января, четверг

Генерал Арапов умер первого января 2006 года, в восемь часов утра. Старое сердце устало болеть. А может, вовремя не получил укол… Утро Нового года.

Калмычков наплевал на предосторожность и вылетел на похороны. Немного опоздал. Примчался на кладбище, когда заканчивался траурный митинг. Народу собралось много. Руководство ГУВД с приближенными, личный состав Управления, которое возглавлял много лет покойный. С десяток начальников уголовного розыска разного уровня — те, кто лучше других понимал невосполнимость потери. Никого из родственников. Вадима Михайловича тоже не увидел.

Отстрелялся прощальной речью начальник ГУВД. Поведал, как генерал горел на работе, забыл только добавить, что именно из его кабинета «скорая» увезла бесчувственного старика. За ним вины нет. Обычное совещание, на котором в адрес Арапова прозвучала обычная критика, разве что в форме приказа о дисциплинарном взыскании. Из министерства бумага пришла. ФСБ потребовало разобраться и наказать. Арапов проявил свое всегдашнее самоуправство. За что и получил… Могилу.

Сколько взысканий за мастерски выполненную работу имел генерал? Сотни? Все сносил, только отшучивался. А сердцу нужна справедливость! Оно терпит, терпит, а потом взрывается! От переполнившей его обиды.

Отслужил священник, гроб заколотили и под автоматный салют опустили в могилу.

Пошел тихий, густой снег. Безветренно. Чуть ниже нуля. Снежинки ложатся, не тая, на искусственные цветы венков, на плечи людей. На быстро насыпанный холмик.

Жил человек. Любил. Страдал. Обладал большой властью. А теперь — холмик. На веки веков…

Калмычков стоял поотдаль, в гражданке. Никто не обратил на него внимания, не узнал, не окликнул. Он наблюдал, как торопливо разбредались люди. Дело сделано. Уехал оркестр, караул. Ушли похоронщики. Кладбище опустело.

Когда за густой пеленой снега исчез последний силуэт, Калмычков подошел к могиле. Венки, крест и большой портрет Серафима Петровича. Предательски сдавило горло. Постоял минут десять, не думая ни о чем. Уже собирался уходить, когда из снежной мглы проступила и начала приближаться человеческая фигура. За ней — другая, третья…

К могиле подошел высокий крепкий старик. Двое в черном охраняли и поддерживали его. Еще двое поднесли венок и приставили к кресту. Старик расправил ленту без подписи. Традиционное — «Покойся с миром», но ни от кого, ни кому не добавлено.

Еще через пять минут у могилы возникли два неизвестных мужчины с букетами роз. В одном из них Калмычков разглядел таинственного Веню. С трудом узнал его в черном пальто и шляпе. Веню заслонил новый подошедший. Люди неслышно возникали из снежной пелены поодиночке и группами. Еще и еще. Вокруг могилы стало тесно. Никто не говорил. Стояли молча. Заскрипел снег под быстрыми шагами, и Калмычков увидел Вадима Михайловича. За ним охрана несла венок.

Старик, пришедший первым, сделал знак рукой. Его человек раскрыл сумку, достал и роздал стаканчики. Разлил водку. Поставил стопку с хлебом и на могилу.

«Пусть земля тебе будет пухом…» — сказал старик и выпил.

Охранник вытащил из сумки небольшой бум-б оке, и над могилой потекла тихая, печальная музыка. «Фима просил…» — сказал старик, прикладывая платок к глазам.

Калмычков не выдержал. Отвернулся, стараясь скрыть слезы. Музыка, наверно… Финальная тема «Jisus Craist superstar». Простые звуки. Ни скорби, ни надрыва… Закрытая за ушедшим дверь. Но почему так хочется вопить в голос: «Прости меня! Прости…» И кто, прости?..