— Ох, Адуся… Меня просто нет, — вырвалось из меня в сердцах.

Ада шмыгает, пытаясь побороть слёзы, справившись поднимает голову и пытливо смотрит мне в глаза.

— Что ты будешь делать, если она родит ребёнка, а?

— О-он контролирует ситуацию, — запинаясь говорю ей.

Она зябко пожимает плечами.

— Ужас! Мамуля давай решим что-нибудь. Я его люблю, но так больше не могу. Не удивлюсь, если он пришлёт нам или привезёт из той же серии только одну свою. Это уже становится противно.

Я плохо соображаю. Во мне всё кипит. Меня дерут на части противоречия: я пытаюсь справиться с собой, не показав боли дочери, осмыслить происходящее и найти решение. Остаться выявилось сложнее, чем уйти.

— Что ты имеешь ввиду?

— У нас два пути- идти на фронт и быть с ним рядом или… вычеркнуть его из своей жизни.

— Я подумаю. Пока понятно только то, что нас с Седовой эта прыткая девица пытается столкнуть лбами. Не удивлюсь, если и ей от моего имени отправила какую-нибудь гадость.

"Наверняка так и есть. Надо связаться с Валей. Аде не скажу. Ей достаётся за актрису от ровесников и она её ненавидит".

Да, неприятная история вышла. Вечер был испорчен. Я украдкой от дочери достала из мусора фотографии и ушла в спальню. Внимательно разглядев, закрыла ладошкой улыбающегося во весь рот "воробушка" и посмотрела на него. Щеголеватый, бравый красавец. Наверное, он думает мне с этим ярмом легко жить. Умом всё понимаю, а сердцем и душой похоже, больше тоже не могу. Всё просто и печально. Я начинаю презирать себя за терпение. Мне кажется, что мне недостаёт самоуважения. Потом, что его эгоизму не будет конца. А, что, если он сам, увлёкшись, точку никогда не поставит. Так и будет болтаться между нами двумя и после победы. Да и, похоже, птичка эта, будет противиться его такому шагу — своей отставки разумеется. Вон как с пакостями старается. Наверняка предпримет шаги остаться около него и после войны. Как это всё неприятно. Права Нина, мужик слаб. У них вся сила в одном конце. Или там или там. На обеих чашах весов равновесия не получается. Кому нужны мои страдания, кто оценит? Ада уже не маленькая, всё понимает, если мои плечи ещё тянут ту боль и грязь, её уже сгибаются. Может быть нервный срыв. Сегодня с трудом успокоила её. Сменим фамилию на мою. Уйдём на фронт. Дочь непременно полезет, а я её одну не отпущу. Осилим. Главное, подальше от него. Выживем, затеряемся в послевоенном хаосе, и будем жить как все. Нет — значит небесам так было угодно. Внуки, правнуки… Они о моей жертве и не вспомнят, не поймут и не пожалеют. Найдут чем своё бездушие оправдать. Надо прекратить быть посмешищем всей страны. Может, будет легче. Легче не легче, но надо решаться… Я всё время думаю о нём и поступаю в его пользу, но похоже жизнь подвела к тому, что надо выбирать: он или дочка? Завтра Ада на дежурстве. Можно будет не готовить ужин отдохнуть и подумать. Я убрала ладонь и всмотрелась в девицу с видом невинной овечки она позировала фотографу. Эта овечка хороший стратег и неплохо продумывает свой план действия. Не слишком моральный способ, но с письмом и фотографиями, ничего не скажешь, это у неё получилось ловко…

День был выматывающий. А собственно в эти годы других и не было. Все работали на износ. В голове крутился рассказ одной из женщин, которая рассказывала, что при освобождении Украины множество военнослужащих заразилось гонореей и прочими болезнями. Этот вопрос был таким острым, что рассматривался Военным советом. Промышленности была поставлена задача- наладить выпуск резиновых изделий. Понятно, что мужики с этой войной совсем с ума сходят. Не хотела. Подумалось само: возможно, Рутковский не так уж и виноват. Шла с работы не спеша. Была уверена, Ады нет, куда торопиться, но в окне горел свет. Я по ступенькам буквально неслась лётом. "Получается Адка дома, а я гуляю". Открыла дверь и попала сходу в объятия сильных рук мужа. Костя, нацеловавшись, помог раздеться, а потом, подхватив на руки, унёс на диван.

— Люлюсик, я соскучился жуть. Прилетел в Ставку на день. Ты просила фотографии, смотри, я привёз. — Он картинно выложил мне на руки несколько снимков, и как предполагала Ада, как раз из той же серии. Тот же пейзаж за спиной. — Ну, как я тебе?! Хорош?! По-моему ничего…

Понятно, что он ни сном, ни духом! Эти фото стали моей последней каплей. Решение пришло как-то вдруг само. Я понимала, что последует за ним. И всё-таки собравшись с духом, мотнув головой, чтоб отогнать соблазн — всё оставить как есть, гордо вскинула её и тихо, но решительно произнесла:

— Да, действительно орёл… Но ты опоздал, у меня уже есть такое фото.

Мы не в равных условиях. Я догадываюсь об исходе этой сцены. Тон мой был деланно невинный. Только он не заметил.

— Не может быть? Неужели газетчики опередили меня… Вот проныры, — сморщил недовольно нос он.

Улыбаясь не хуже "воробушка", я прошла к шкафу. Прошла это смело сказано, ног не чувствовала. Моё туловище буквально прошаталось до того несчастного шкафа. Я достала из-под постельного белья фотографии и, сдерживая дрожь, подала ему их. Мне б закрыть глаза, а я упрямо смотрела ими. Любуйтесь, мол, им таким чудесным. Он застыл в той позе, в какой рассмотрел первое же фото. Затем вздрогнул, шарахнулся от меня в сторону и опять застыл, съёжившись, с раскрытыми глазами, словно громом поражённый. Я заметила, как его охватил какой-то животный страх. Я содрогнулась при виде перекосившегося от ужаса побледневшего лица. Сострадание к нему выдавливала из меня решимость. Но переборов в себе жалость- не уступила. Обойдя остолбеневшую, мгновенно погрусневшую фигуру мужа, плюхнулась на диван. Я крепясь рисовалась, но ноги не держали. Про письмо Седовой, я решила не говорить. Порвав фотографии на мелкие клочки, он рванулся вперёд ко мне. Секунду застыл и упал на колени передо мной, положил голову на мои вздрагивающие руки. Я молю Богородицу помочь мне не уступить ему, проявить твёрдость… Он же действуя напролом, перемежая горячий шёпот поцелуями торопливо убеждал:

— Люлю, нет. Ради любви нашей…, твоей. Не делай этого с нами. Дай мне шанс. Война кончится, всё будет по-прежнему. Только мы и Адуся. Ведь ты любишь меня, Ада тоже, зачем же всё ломать. Мы столько пережили вместе, через столько прошли. Дай мне шанс. Ведь это, как сигарета, выкурил и выбросил, как кружка чая, выпил и… Клянусь, ничем она меня около себя не оставит.

Его голос дрожал, он задыхался. Хмурил брови и умоляюще смотрел на меня.

Я видела перед собой его измученное виноватое лицо и готова была раскричаться. Разрывающая боль сжимала, как пружина сердце, выдавливая из него последние капли жизни. Неужели он не понимает, как мне больно или прикидывается, потому что ему так удобно. В нем что-то изменилось или мне кажется и это всё тот же человек. Любовь просто делала меня слепой, а боль все концы оголила. И мужчина, которого я всю жизнь любила… и люблю не так идеален и безоблачен. Хотя по-прежнему смотрят на меня, сияя чистотой, голубые глаза колодцы. Я именно им поверила. Только чистота ли это, а возможно, просто цвет… Невинная, стеснительная улыбка, блуждающая на его губах по-прежнему теребит моё сердце, но уже не греет. Скорее всего, она так и останется при нём до старости. Это всего лишь лицо, а всё остальное мои романтические фантазии. А сердце, есть ли оно у него вообще? Ведь то, что он творит со мной, хуже любой самой жестокой казни. Эти пытки истязают моё тело, мучают душу, не дают дышать и жить и если б только мне, ради него я б выдержала, но Адуся… Что творилось с ней, это страшно. Но о чём-то он говорит… Хотя стоит ли слушать, может ли быть правдой то, о чём он говорит: — Люлю, не убивай меня. Я не смогу жить без тебя и Ады. Милая, я хочу прожить всю жизнь рядом с тобой и умереть на твоих руках. Ведь ты любишь меня и не сможешь полюбить никого другого.