Однако перед тем как умереть, паренек, захлебываясь кровью, пузырившейся у него на губах, успел рассказать кое-что важное, что заставило нахмуриться жреца, а за ним следом — и ротмистра.

— Храм окружен, — сообщил Чебриков на ухо капитану, косясь на Конькевича, занятого утешением Вали и, следовательно, слепого и глухого ко всему окружающему. — Моя вина: не позаботился связать снятого на входе часового. Показалось, что перестарался, вот и...

— Ладно, бог простит, — отмахнулся Александров, отбрасывая в сторону обломок стрелы. — Кто окружил и сколько их? О вооружении не спрашиваю... — добавил он, вытирая испачканную кровью руку о штанину.

— Старик говорит, — кивнул ротмистр в сторону жреца, командующего подчиненными, срочно разбиравшими брошенное оружие и строившимися в нечто напоминающее боевой порядок, — Аурвадарта Сильный, владетельный князь здешних мест (это его шатер мы видели на пригорке), самодур и садист по натуре поднял по тревоге всю свою походную гвардию. Принесла его нелегкая именно сейчас на поклонение Золотым Вратам!

— А сколько у этого пахана стволов? Тьфу ты — луков и копий.

Петр Андреевич пожал плечами:

— Жрец говорит, что пять тысяч человек... Словно подтверждая эти слова, где-то далеко, за стенами храма, взревела боевая труба.

* * *

Трое жрецов низшего, «розового» ранга, отправленные на переговоры с боевиками Аурвадарты, так и не вернулись, зато на стрелку с осажденными заявился некто, бывший почти точной копией изображенных на барельефах героев. Разве что росточком не вышел.

Закованный в железо с ног до головы, за исключением пылающей гневом толстощекой мордочки, виднеющейся из-под длинного козырька шлема, увенчанного каким-то гибридом оленьих рогов и королевской короны, парламентер повадками напоминал прапорщика Советской Армии.

Размахивая желтым лоскутом ткани, видимо долженствующим означать белый флаг, посланец князя заголосил почти фальцетом, едва только пересек линию, отделяющую коридор от зала. Вторую руку он держал за спиной. Ротмистр опять принялся переводить вслед за стариком жрецом.

— Божественный повелитель всех подлунных земель, блистательный, словно Солнце, могучий, словно слон, и плодовитый, словно лесной заяц...

— Так и сказал? — прыснул, несмотря на торжественность момента, Николай.

— Так и сказал! — подтвердил, улыбаясь, Чебриков. — Не перебивайте, капитан...

— ...повелевает засевшим здесь осквернителям и нечестивцам покинуть опозоренный их присутствием храм, чтобы предстать перед его справедливым судом. Жрецам же, опоганившим себя общением с исчадиями ада, надлежит покаянно выйти из храма, сняв запятнанные священные одежды и посыпав голову пеплом. В этом случае наказание не будет чрезмерным...

Гордо выпрямившись, старый жрец перебил «прапорщика» и указал своим посохом сначала поочередно на все Врата, затем — на коридор.

— Чего он, чего? — поторопил Александров переводчика.

— Чего, чего... Посылает!

— Куда?

— На х...! — усмехнулся граф. Пребывание в дурной среде значительно испортило его благородные манеры.

Парламентер побледнел, потом лицо его налилось кровью, став красным как помидор, и, резко выбросив руку, до того скрытую за спиной, он швырнул в сторону осажденных три шарообразных предмета, связанных вместе.

Стуча, словно бильярдные шары, отрезанные головы младших жрецов, вращая открытыми глазами и оскалив зубы в улыбках смерти, запрыгали по каменным плитам пола...

Николай краем глаза увидел, как Валя, до этого державшаяся по-боевому, осела на руки едва успевшего подхватить ее Жорки.

— Ну, зараза, держись! — Капитан рванул из-за спины верный пулемет, передергивая на ходу затвор. — Изрешечу, как консервную банку!

Ротмистр успел пригнуть к полу ствол до того, как пулемет успел выплюнуть первую очередь.

— Вы с ума сошли, Николай Ильич! Парламентер неприкасаем!

— Шли бы вы, господин граф, куда подальше со своим рыцарством! — Александров, чувствуя, что кровь горячей волной приливает к щекам, повернул к жандарму искаженное лицо. — Вы этого головореза еще на дуэль вызовите! Парламентера, видите ли, не тронь! А они наших?

В запале капитан причислил жрецов, еще несколько часов назад пытавшихся прикончить и ротмистра, и остальных путешественников, к своим.

Парламентер тем временем вполне по-русски смачно плюнул на пол, швырнул свой «белый флаг» и удалился, высоко задрав голову. Чего-чего, а смелости коротышке было не занимать. Хотя... Может быть, закованный в латы, он не боялся стрел, а о пулемете не подозревал?

— Чего это Аурвадарта ваш так раздухарился? — забыв в запале о том, что жрец ни слова не понимает, Николай довольно непочтительно дернул его за полу балахона. — Не уважает религию, что ли? Атеист?

Выслушав перевод ротмистра, старик печально вздохнул:

— Аурвадарта не уважает не то что богов, а даже своих отца и мать. Никто ему не указ: ни император, ни Вседержитель. Он давно зарился на богатства Храма и, подозреваю, привел с собой армию не для покаяния и торжеств... Повод, не будь вас, он бы нашел и так. Мы называем таких людей «рожденными в зимний месяц Орра»...

— Отморозок полный значит, — пробормотал себе под нос милиционер. — Встречали, знаем.

* * *

Щели окон под потолком все больше и больше наливались синевой. Рассвет, а с ним открытие перехода, если жрец ничего не напутал, были не за горами.

Деятельно руководя послушно носящимися взад и вперед жрецами, Чебриков быстро создал линию обороны на случай, если коридор между этим и иным светом откроется позже, чем рассчитывалось, используя вместо надолбов и мешков с песком статуи и прочую религиозную атрибутику. Конечно, надеяться сдержать пятитысячную орду несколькими стволами было более чем опрометчиво, но что делать? Грамотно примененное огневое превосходство, бывало, решало исход больших, чем это, сражений...

Подкрепление пришло оттуда, откуда его никто из путешественников не ждал.

Надрываясь и исходя потом, немощная толпа жрецов выкатила из каких-то неведомых доселе уголков необъятного храма полдюжины неповоротливых механизмов, облепив их, как муравьи случайно попавшуюся им на пути сливу. В незнакомых очертаниях сначала Жорка, а затем и ротмистр с Николаем разглядели классические катапульты древнего мира, заряженные вместо стрел бревнами с заостренными концами.

Верховный жрец, принимавший в доставке «тяжелой артиллерии» самое деятельное участие, отер со лба трудовой пот и самодовольно улыбнулся.

— Ну ни фига себе!.. — протянул Конькевич, щупая кожаные крепления и позеленевшие шляпки бронзовых гвоздей и поглаживая окованный железом четырехгранный наконечник, в то время как Шаляпин, шевеля вибриссами, осторожно вынюхивал что-то за грубым колесом. — А если бы они эту дуру против нас выставили? Нанизали бы всех, как на шампур, вот на этот гвоздик...