Хэнк отвел взгляд от живота и стал осматривать свои руки. Они неподвижно лежали вдоль туловища, ладонями кверху. Затем посмотрел на ноги. Они были целы и вывернуты носками наружу. Глядя на Хэнка, можно было подумать, что он загорает. Тело находилось в абсолютно расслабленном состоянии... от паралича. Он снова окинул взглядом руки – от плеча до кисти. Если бы он смог пошевелить пальцем...

Вдруг он заметил, что весь окутан густой паутиной, похожей на марлю. Казалось, ее сплел огромный паук. Длинные нити обвили руки и ноги Хэнка и тянулись к стенам колодца, уходя концами в прилепленный к бетону желеобразный шарик. Оглядевшись, насколько это было возможно в его положении, Хэнк понял, что не лежит, а подвешен в гамаке из паутины поперек колодца.

Хэнк сам удивился спокойствию, с которым оценил создавшуюся ситуацию. Он в ловушке – не только парализован, но к тому же и тщательно, накрепко связан. Однако гамак имеет некоторые преимущества. При длительном соприкосновении с бетонным полом его тело не сохранило бы нормальную температуру, к тому же паутина защищала его от воды. По крайней мере, тело оставалось сухим.

Так что, можно сказать, он оставался на высоте и вышел сухим из воды, хотя при этом был связанным, бессловесным и парализованным.

Он подвешен, словно кусок мяса.

Эта внезапно пришедшая в голову мысль оглушила его, словно удар молота. Его будут жрать эти ненасытные твари. Они ввели в его тело консерванты и складировали его живьем, чтобы не разлагался. И когда пища на земле иссякнет, они спустятся сюда и полакомятся им в свое удовольствие.

Он подавил поднимающийся в нем ужас. Страх – плохой советчик. Чудовища парализовали его тело. И если парализуют еще и мозг, положение станет безвыходным. Мозг сверлила одна-единственная леденящая душу мысль: «Меня сожрут».

Этот мерзавец, лейтенант полиции, посмеялся бы вволю: запасал еду, а теперь сам стал едой. Возможно, даже Кэрол оценила бы горькую иронию случившегося.

«Но я жив! – говорил он себе. – И, возможно, смогу справиться с этими тварями». Он уже изучил их повадки. Очевидно, они погружаются в спячку днем, а в ночные часы выползают на поверхность поохотиться. Тогда-то он и освободится.

Но сначала нужно выйти из состояния паралича. Он уже может двигать зрачками и веками. Теперь на очереди руки. Они нужны больше всего. Особенно если он попробует освободиться. Пальцы. Он начнет с указательного на правой руке, вложит в него всю силу, всю энергию и заставит пошевелиться. Потом перейдет к следующему, и так, пока не будет в состоянии сжать кулак.

После этого он займется левой рукой.

Хэнк прищурился и стал разглядывать указательный палец, в котором для него сейчас сосредоточился весь мир.

И палец пошевелился.

Или это ему показалось? Просто он увидел то, что очень сильно хотел увидеть?

И все-таки палец пошевелился. Это только начало. Постепенно все его тело станет управляемым, и он сможет отсюда выбраться.

Немного воспрянув духом, Хэнк удвоил усилия, не оставляя палец в покое.

* * *

Радио АМ-диапазона. (В эфире молчание.)

~~

Монро, Лонг-Айленд

Алан возвращался с заднего двора к парадному входу и катил свое кресло по бетонным дорожкам, которые, переплетались между собой, опоясывали Тоад-Холл. Слева, с запада, над деревьями поднимался дым. Не здесь, поблизости, в районе Прибрежного шоссе, а где-то вдалеке. Скорее всего, на нижней окраине Монро. Ему рассказывали о бродящих по городу бандах, которые грабили, поджигали, насиловали. Здесь они еще не появлялись, но, возможно, это был лишь вопрос времени.

Как странно все получается. Он всегда думал, что если мир погрузится в пучину анархии, то хаос, безумство толпы – крики в темноте, языки пламени, взвивающиеся в ночное, невидящее небо, – все это будет только ночью. Но, судя по нынешней ситуации, люди теперь творят насилие днем, а ночью его совершают другие существа.

Алан повернулся спиной к клубам дыма и стал осматривать Тоад-Холл. Старый особняк выдержал прошлой ночью еще одну безжалостную атаку, но выстоял, как и подобает бесстрашному, несгибаемому воину.

Правда, количество ранений у него увеличивалось со скоростью, вызывающей тревогу. Бока его обколоты, расщеплены, помяты, на голове сквозь кровлю проступают залысины. Глаза – окна все еще открыты для скудеющего солнечного света. По крайней мере, большинство из них.

Поэтому Алан сейчас и приехал сюда. Две ставни сегодня Утром не раскрылись. Даже находясь внутри, Алан понял, что на них остались глубокие вмятины, намного глубже, чем могли оставить жуки, во всяком случае, те из них, которых он до сих пор видел.

Вполне возможно, что теперь под луной ходит кто-то более крупный, чем его проклятые предшественники, и соответственно более опасный для маленькой крепости, в которую превратился Тоад-Холл. Въехав на передний двор, Алан остановил кресло.

Вмятины на ставнях были гораздо глубже, чем он себе представлял. И остались от чего-то достаточно тяжелого и острого вроде металлического прута.

Но еще больше его встревожили рододендроны под окнами.

Они был расплющены.

Алан подъехал ближе, чтобы лучше все рассмотреть. Это были многолетние, полувековые родосы с мощными стволами и крепкими ветвями, которые благодаря Ба каким-то таинственным образом сохраняли густую зеленую листву. Дерево очень прочное. Алан помнил это с тех времен, когда обрезал ветви родоса вокруг своего старого дома, до того как он сгорел.

Но ветви, которые он видел сейчас перед собой, были не обрезаны, а сломаны, так же как стволы, и вдавлены в землю. Кто-то огромный, тяжелый, и не один, побывал здесь сегодня ночью, царапая окна, ударяясь об них.

Главное, что они так и не смогли пробраться внутрь.

Когда Алан развернулся и снова въехал на дорожку, он заметил вмятину на лужайке. У него екнуло сердце. Он впервые увидел ее. Он был слишком занят, рассматривая ставни и сломанные родосы. Но с того места, где он сейчас находился, ее невозможно было не заметить.

В свежей весенней траве, которую давно следовало постричь, появилась проплешина. Она тянулась от ворот, мимо ив, и подходила к самому дому. Алан пытался представить существо, которое могло оставить подобный след, но на память не приходило ничего, кроме шара для кегельбана диаметром в тридцать футов. И скорее всего, с зубами. Множеством зубов.

Он поежился и поехал дальше. С каждой ночью положение становилось все тяжелее. Недалеко то время, когда оборона Тоад-Холла будет прорвана. Это неизбежно. Алан молил Бога о том, чтобы ему удалось уговорить Сильвию переехать, прежде чем это произойдет, или чтобы Глэкен помог собрать те кусочки, которые ему были нужны. Тогда он сможет попросить о помощи.

Всем им потребуется помощь. Алан нутром чувствовал это. Много помощи. И в самое ближайшее время. Если кривая Сапира вычерчена верно, у них осталось два рассвета. А потом солнце зайдет последний раз – завтра, в два часа дня. И наступит бесконечная ночь.