Кроме прочего, в малайзийской столице говорилось, что западное благоденствие построено дешевыми эмигрантскими руками, а западный хай-тек в последние годы создается опять же недорогими эмигрантскими мозгами. Шутили в том смысле, что по сексуальной активности и демографическим показателям третий мир тоже гораздо круче.

Западные элиты отнеслись к куало-лумпурской сходке спокойно, ибо общий валовый продукт всех этих ста с лишним стран не дотягивает до экономической мощи, например, Японии. Но население «неприсоединившихся» больше западного в несколько раз. Единственное, что всерьез заботило аналитиков: не является ли, учитывая, кто и где это проводит, малазийская встреча акцией «замаскированного исламизма»?

Под высоким цоколем мечетей торгуют чем-то круглые сутки. Ночью, приняв тебя за француза, мальчишки навязчиво впаривают «москоу секси вумен». Днём, разглядев лучше, угадывают издали: «Москва? Хохляндия?», а потом кричат: «Кожа есть! Дубленка есть!». Часто дружелюбно преграждают путь, предлагая выбор: «Карпетс ор келим?». То есть большой ковер с ворсом или небольшой гладкий коврик? Любое твоё «ноу» слышат как «нау» и прямо с плеча снимают тяжелую кипу этих самых ковров и ковриков. Есть специальные, от сглаза. Есть в виде флагов любой страны и с любой символикой.

Большой Базар с утра драят шампунем и подметают метелками из голубиных перьев. Он слепит золотом, тарелками, подушками, кальянами, неимоверными струнными инструментами со спичечный коробок или в человеческий рост, шкатулками с перламутром, сияющими тапками и цветными светильниками, в которых, для большей куртуазности, плавают живые рыбки. На Большом Базаре понимаешь, что есть место, где тебя давно и по настоящему ждали. Издали открываются двери, распахиваются объятия, протягивают чай, утверждают, что не собираются ничего продавать, а просто хотят поупражняться в русском языке с хорошим человеком за горячим стаканчиком. Если ты все-таки вошел, до одурения пшикают в воздух из груши одеколоном, снимают рюкзак, спрашивают, не сбегать ли за кебабом и подставляют маленькую удобную табуретку, чтобы закопать тебя в своем ярком товаре.

Что смотрит добросовестный турист, образцовый потребитель Стамбула?

Святую Софию, в которую надо входить через «Exit», потому что это и есть исторический вход с мозаикой: два императора вручают Богоматери собор и город. Встречает тюканье расковываемых лесов, простоявших тут с 1980-ых. Если обернуться, видишь тех же императоров — удачно расположенное над входом зеркало. Вдоль мраморного плинтуса из свастик свободно разгуливают кошки, трутся мордами о двери, «сделанные из ноева ковчега». Кошки мечтательно смотрят вверх, где между расчищенных золотых мозаик, колонн верхней галереи, исламских транспарантов, сквозь черные стальные леса реставраторов и каменную резьбу балконов, легкими росчерками летает голубь местной, ржаво-перламутровой масти. Мать Иисуса над михрабом смотрится не случайно и не веришь, что в домузейные времена они не могли быть вместе. Колонны, вынутые когда-то из языческих святилищ, треснули от службы и схвачены толстенными стальными кольцами, запираемыми на ключ. Пары херувимов в кованых масках — заново написанный новодел, совсем не страшные персонажи, в отличие от «таких же», оставшихся с православных времен шестикрылых причин массового трепета. Они вообще, кстати, оказались не христианским изобретением. На мраморных гробницах у Археологического Музея уже есть эти крылатые головы. А в самом музее сторожат пустой саркофаг Александра Македонского двое турок, прильнувших к старенькому обогревателю.

Еще турист идет в Топкапы посмотреть золотые решетки, мраморный туалет и купальню в гареме. Там везде верхний, потолочный свет, а если и есть окна, то они высоко и видно из них только море. Усыпанные бруликами и рубинами латы и стремена на манекене с черным чулком, натянутым на пластмассовое лицо. Сверкающая люлька для малыша, но в ней никого нет. Изумрудные приколки на лоб, а точнее, на тюрбан. Жемчужины в серьгах размером с пирожное. Главный алмаз, который янычары нашли в золе сожженного христианского монастыря. Когда «белая нитка уже не отличалась от черной» дневной пост заканчивался, султан приходил в позолоченную беседку и наслаждался в ней лунным светом, разглядывая свою столицу. Самое интересное в Топкапы — место мантии и мечей пророка. Перед сакральными предметами пять раз в день поёт по книге в микрофон белый человек в белом тюрбане, сверяясь со временем по мобильнику. Певец в белом сидит в тесной стеклянной будке, но слышно его во всех трех дворах дворца. Холодным и спасительным пинцетом голос трогает душу. Вообще-то турки уверены, что мужчина должен петь везде, и если он не поет, тут что-то не так. Мужчина поет, спеша по улице, расставляя товар, выходя из машины, начиная разговор, покидая мечеть. Никто не подозревает в поющем пьяного или чокнутого.

Турист спускается под землю в Иерибатан. Там сыро и могильный холод, как внутри поцелуя мертвой царевны. Идет вечный дождь, усиленный каменным эхом, и между бог знает откуда вынутых колонн плавают неторопливые усатые рыбы, для которых «свет» это электричество. Две колонны стоят на перевернутых головах спящих змееволосых медуз: белокаменных, но зеленых от плесени. Хочется в баню. Самые старые — Гедик Паши. Тоже с зеленью на сводах. Ключ от кабинки вешают на руку. Обмотанный полотенцем, потеешь на мраморной сцене, глядя сквозь пар в цветные дырки толстенного потолка. В турецких телесериалах про братву именно на таком мраморе происходят все самые кровавые выяснения, кто пацан. Седой турок с тюремными наколками, расплывшимися по мускулам, скоблит тебя чем-то шершавым, подкручивает шейные позвонки, подложив под затылок валик, отмыкает и замыкает что-то внутри скелета, напускает из специальной подушки пену и окатывает водой. Последний раз таким беспомощным турист себя чувствовал, когда его мыли в детстве.

На Араста-Базаре стоит задержаться поклонникам арабской каллиграфии. Возможность убедиться в том, что фразы, вроде: «Аллах — мой бог, Мухаммад — мой пророк» или «Шахид идет на помощь истине» могут выглядеть как угодно. Лучшая лавка у югослава, которого очень легко отличить от соседей. Можно приобрести «Красный рассудок», «Богослужение птиц», «Свист Симурга», «Язык муравьев» и «Песню крыльев Гавриила». Другие «каллиграфические» места: Эйуп, книгофильский переулок между Большим Базаром и мечетью Беязит, выставка паутинно исписанных халатов в Топкапы.

Муравей, всю жизнь бегущий по строкам, постепенно начинает понимать написанное, а так же догадываться об авторе — вот что такое чувство Всевышнего.

Непосредственно, в Музей Каллиграфии, кстати, ходить совершенно не обязательно. Гораздо более эффектные книги и письма с печатями есть в Музее Исламского Искусства, напротив Голубой Мечети: Коран, как поперечное сечение «джами», Коран—лабиринт, Коран — танец золотых змей, Коран, аяты которого вписаны внутри других аятов, снова вписанных внутрь других и сколько угодно далее. Первая буква Корана — ба, а последняя — с. Слово «бас» по-персидски означает «достаточно». Адам без крыльев смог попасть туда, куда не может войти ни один ангел — ему была известна тайна букв.

С уличной афиши тебя видит Малкольм Х — черный мусульманин с полумесяцем и звездой в перстне. Ты пытаешься отвечать на собственные вопросы: