Маша, которая сама задыхалась от тоски, внимательно и сочувственно его выслушивала. Чисто по-дружески. А ему в какой-то момент почудилось, что он в нее влюбился. На самом же деле просто бессознательно переносил укоренившуюся в душе любовь к жене на другой объект. Неделю или больше он заметно боролся со своими чувствами — даже старался избегать доверительных бесед. Но ничего не мог с собой поделать.

Маше тоже были нужны эти беседы. Она его искренне жалела, и ей самой становилось легче. Она даже пришла к выводу, что, может быть, он даже несчастнее, чем она сама. Все произошло как нельзя естественнее. Душевное сочувствие переросло в ней в стремление утешить его не только словесно, но успокоить и пригреть самым непосредственным образом.

Словом, когда однажды им, как обычно, пришлось засидеться в студии над монтажом очередного репортажа, Маша с благосклонной готовностью восприняла его робкую просьбу вместе поужинать.

— Я не против… Вот только где? — деловым тоном продолжала она. — А может, у меня? Я как раз накупила вчера куриных окорочков.

— А это удобно? — застенчиво спросил он и слегка коснулся ее руки.

— О чем ты говоришь? — удивилась Маша и дружески погладила его по плечу. — Я же теперь самостоятельная женщина.

С тех пор как Эдик недвусмысленно дал понять, что выставил ее за дверь, она решила не возвращаться к родителям и стала снимать квартиру.

Таким образом, взяв в буфете бутылочку красного вина, они приехали к ней, и дальше все развивалось без затей. Насытившись жареными куриными окорочками и выпив по стакану подогретого вина, они как бы оказались перед проблемой нехитрого выбора: либо продолжать обмениваться осколками своих разбитых сердец (то есть, по сути, переливать из пустого в порожнее), то ли утешиться более действенным способом.

В интимной обстановке Артемушка оказался так болезненно застенчив и так невероятно наивен, что Маше не верилось, что он действительно был женат не то двенадцать, не то тринадцать лет. Она молча начала стелить постель, решив проявить инициативу и обращаться с ним покровительственно и с деликатной нежностью. С трагическим вздохом он поднялся со стула и принял посильное участие в процессе, о котором, как выяснилось, у него были свои, раз и навсегда устоявшиеся представления. Во-первых, на простыню было постелено чистое полотенце. Во-вторых, был выключен свет. Обнажение тел происходило исключительно под одеялом. Потом он долго и осторожно ощупывал Машу в том месте, которое в соответствии со всеми процессуальными нормами давным-давно должно было быть использовано по прямому назначению. Это напоминало то, как ребенок ест манную кашу — до безумия долго объедая ее то с одной, то с другой стороны. Когда же Маша не выдержала и попыталась взяться за дело сама, оказалось, что уже слишком поздно и ему пора уходить. В результате, безропотно проводив своего нового любовника, Маше пришлось отдраить пол во всей квартире и перечистить все кастрюли — только тогда она немного успокоилась и забралась в постель. В постели она обнаружила, что для Артема, оказывается, объедание манной каши не прошло бесполезно. По крайней мере, полотенце было весьма увлажнено. Когда и каким образом это произошло, осталось для Маши загадкой, над которой она безрезультатно ломала голову до самого рассвета.

Это маленькое завихрение в их дружбе следовало бы тут же забыть и жить дальше — каждый своей жизнью. Маша так и сделала. К сожалению, для совестливого Артемушки это оказалось не легко. Он был слишком привязчив и сентиментален и вбил себе в голову, что она готова его полюбить, но этому препятствует его брак.

— Я люблю тебя, — сделал он ей на следующий день героическое признание. — Но не знаю, как мне поступить.

— Что ты имеешь в виду, Артемушка?

— Я никогда не смогу оставить жену и детей.

— Этого и не требуется. Тебе нужно с ней помириться и спокойно жить дальше.

— А ты?

— Мне тоже придется позаботиться о своей личной жизни, — пошутила Маша.

Куда подевалось его прежнее чувство юмора? Артемушка истолковал ее слова совсем иначе и продолжал мучаться, а перед самым ее отъездом на Кавказ уныло приблизился к ней и, понурив голову, жалобно прошептал:

— Я понимаю, что поступил с тобой непорядочно. Но, честное слово, я не могу бросить семью! Наверное, мне еще придется об этом пожалеть…

У него был такой трогательно-благородный вид, что Маша не выдержала и нежно поцеловала его в лоб.

— Кстати, о деньгах, — вдруг обратился господин Зорин к Артему, хотя тот не упоминал о них ни жестом, ни словом. — Тебе, к примеру, известно, во что обошлись нашему телеканалу похороны звукооператора?

Маша едва не подавилась севрюгой.

— А что? — недоуменно проговорил Артем, заметив, как побледнела Маша.

— Да то, что мы обязаны считать каждый рубль, фунт и доллар из той суммы, которую нам любезно предоставили, — объяснил господин Зорин, бросив взгляд на генерального спонсора.

Спонсор сделал неопределенное движение, которое могло означать все что угодно. Как молчаливое согласие, так и несогласие с циничным заявлением господина Зорина.

— Конечно, мы все работаем в одной команде, — завздыхал господин Зорин, холодно поглядывая то на Машу, то на Артема, — однако формально ответственность несет ваша программа. Вы послали туда этого мальчика. Стало быть, формально бюджет должен быть урезан у вас.

— Ты что, очумел?! — возмутился Артем, кивая на Машу.

— А сколько, кстати, это стоило? — тихо поинтересовалась она.

— Ладно, не беспокойся ты так, — сказал господин Зорин. — Мы, конечно, как-нибудь справимся с этой проблемой. Единственное, на что я хотел обратить ваше внимание, что все непредвиденные расходы будут напрямую отражаться на зарплате наших сотрудников. А нынче, как вы знаете, народ очень недоволен подобными вычетами…

Итак, похороны теперь — это «непредвиденные расходы». Между тем, представитель генерального спонсора продолжал все так же неопределенно ерзать, словно решив предоставить этим телевизионщикам самим разбираться со своими внутренними делами.

— Побойся Бога, — ахнул Артем, — это уже слишком!

— А если программу вообще закроют, что ты запоешь?

— Погоди, Артемушка, — вмешалась Маша. — Пусть он скажет, сколько это стоило.

Господин Зорин пожал плечами и, полистав записную книжку, назвал сумму.

— Конечно, это не Бог весть какие деньги, но теперь время сами знаете какое…

Маша едва сдержалась, чтобы не выложить этому говенному деятелю, что она о нем думает. Во-первых, она не сомневалась, что ему и самому это прекрасно известно, а во-вторых, у нее лично да и у всей программы могли выйти большие неприятности. Личных выпадов на телевидении не прощали. Даже при всей ее популярности, ее потом не то что попрут со всех телешоу и на Кавказ не пустят, но и не дадут вести в эфире самые заурядные кулинарные новости.