поддерживали убеждение во враждебном отношении царя к церкви. Духовенство считало подвигом благочествия всякую оппозицию «расстриге» и окружало блеском агиографической легенды всякое проявление личной стойкости в столкновениях русских людей с неправославным монархом. Пастыри церкви Гермоген Казанский и Феодосий Астраханский, знатный «первострадалец» князь Василий Шуйский и смиренный Тимофей Осипов, «муж благочестив образом и нравом», одинаково представлялись «доблими мучениками» и поборателями по вере за то, что смело отстаивали свои мнения перед Самозванцем. Духовенство, несомненно, не отказало бы в своем благословении всякому, кто «дерзнул» бы на «расстригу».

Надобен был лишь вождь и руководитель, чтобы сплотить недовольных и организовать восстание. С осени 1605 года Шуйский вторично взялся за это дело или, вернее сказать, обстоятельствами был поставлен в центре движения. Он уже первой весенней попыткой приобрел ореол «первострадальца», и в глазах толпы его поведение было прямее и, так сказать, героичнее поведения всякого иного боярина, Мстиславского, Голицыных и прочих. Голова его лежала на плахе: этого одного было достаточно, чтобы снискать уважение патриотов. Затем, Шуйские имели большие связи в разных кругах общества. Летопись не раз указывает на близость к Шуйским московских купцов; в виде догадки заметим, что эта близость образовалась по старинной вотчинной оседлости князей Шуйских. Они имели вотчины в Клязьминском краю, в том районе, где сельские поселения достигли большого развития и отличались напряжением торгового оборота и разнообразием производительного труда. Население их вотчин связано было с московским рынком и связывало с ним своих вотчинных «государей». Насмешливое прозвище, данное в народе князю Василию Ивановичу Шуйскому, «шубник» произошло от шубного промысла, который был развит в старых вотчинах его рода, Шуйском уезде, откуда произошла и самая фамилия Шуйских. Могли Шуйские рассчитывать, кроме собственно московского населения, и на помощь иногородцев. Есть указания, что они сумели «присовокупить» к своему совету детей боярских новгородских и псковских, которые и сыграли в восстании деятельную роль. Один, правда мутный, источник сообщает вероподобное известие, что Шуйские стянули в Москву своих «людей» из разных вотчин. Наконец, за Шуйскими пошли и воинские отряды, расположенные временно под Москвой для дальнейшего «польского» похода в Елец; может быть, в их числе и были те 3000 новгородцев, о которых упоминает Масса[90].

Для того чтобы собрать народ и подготовить его к согласному действию, необходимо было время. Подготовка восстания началась еще в конце 1605 года, как видно по времени обращения бояр к королю через Ивана Безобразова и по январскому письму Яна Бунинского к Самозванцу. С начала же 1606 года Самозванец уже стал ловить признаки народного брожения. Ночью 8 января произошла ночная тревога в его дворце; было мнение, что переполох был вызван покушением на жизнь Самозванца со стороны известного нам А. Шерефединова. В Великом посту, который в 1606 году начался 3 марта, московские стрельцы «поговорили» про Самозванца, что он разоряет их веру, и стала «мысль быти в служилых людях в стрельцах, якобы им к кому было пристать». Эта мысль стала известна Басманову, начальнику стрельцов. Поговорившие стрельцы были схвачены и избиты своими же товарищами, которым выдал их Самозванец для расправы. Голова стрелецкий Гр. Микулин за усердие в искоренении измены был пожалован в думные дворяне, а в то же время (29 марта) слепой великий князь Симеон Бекбулатович был послан из Москвы в Кириллов монастырь с приставами и с особой о нем грамотой. Самозванец, очевидно считая Симеона за такое лицо, к которому могли или хотели «пристать», приказывал его постричь в монахи и «покоить» в монастыре так же, как ранее покоили там ссыльного старца Иону Мстиславского. Через месяц после стрелецкой смуты приезд слишком большого количества гостей из Речи Посполитой на свадебные торжества Самозванца не понравился населению Москвы. Слишком свободное и шумное, порой даже наглое поведение вооруженного «рыцарства» раздражало москвичей настолько, что в «рядах» полякам перестали продавать порох и свинец «для того, чтобы веселые гости постоянными выстрелами не тревожили народа и не нарушали общего спокойствия». Самый чин свадебных церемоний и пиров, не вполне обычный, не согласованный с требованиями московской порядочности и степенности, возбуждал народное негодование, тем более что на царскую свадьбу в Кремль простого народа и не пустили. Сильная стража пропускала в ворота только служилых людей да иноземцев. Если раньше заговорщикам надо было искусственно возбуждать народ против «расстриги», то после женитьбы царской, наоборот, бояре могли опасаться, что народное буйство испортит их расчеты и вскроет прежде времени их замыслы. С 12 мая народ начал волноваться всей массой, и все последующие дни Самозванец получал донесения об этом от офицеров своей стражи. Предостережения шли и от польских послов, бывших тогда в Москве; для послов опасность казалась настолько явной, что они уже с 15 на 16 мая всю ночь содержали свои караулы на Посольском дворе. Самозванец же в непонятном ослеплении считал свои власть и безопасность совершенно прочными, думая, по выражению Палицына, что он «всех в руку свою объят, яко яйце»[91].

Однако удар ему был нанесен очень скоро. Утром 17 мая до 200 бояр и дворян ворвались в Кремль и кинулись во дворец. Это были руководители заговора. Они распространили слух, будто бы паны режут бояр («рапу boiar dumnych cleka»), и народная масса частью бросилась в Кремль на помощь заговорщикам, частью же была направлена на дома, в которых жили поляки и литва. В убийствах и грабеже иноземцев принимала участие главным образом уличная толпа, московское простонародье. Когда заговорщики, убив Самозванца, получили возможность вмешаться в уличный беспорядок, они старались унять толпу, охранить осажденных поляков от дальнейшей опасности и взять их в свою власть и опеку. На улицах появились князья Шуйские, Мстиславские, Голицыны, бояре И. Н. Романов, Ф. И. Шереметев, окольничий М. И. Татищев. Они везде водворяли порядок, разгоняли толпы буянов, ставили к польским домам для охраны отряды стрельцов, отправляли сдавшихся им иноземцев в безопасные от народных покушений дворы. Словом, они объявили себя временным правительством и добились повиновения. Их слушались стрелецкие войска; под их руководством стала действовать администрация: Земский двор – московское градоначальство – отыскивал уцелевших от погрома иноземцев, вел им списки и возвращал их на Посольский двор или их господам или же давал им казенный приют до высылки на родину. Порядок восстановлялся, хотя и не сразу. По замечанию поляков, в Москве тогда чернь была сильнее бояр, как и вообще бывала она сильнее во время бунтов[92].

Через два дня после смерти царя Димитрия из среды боярского правительства избран был в цари князь В. И. Шуйский. Род Рюрика снова занимал престол в лице старшего из своих великорусских представителей. Боярско-княжеская реакция в