Я вдруг понял, что мой взгляд непрестанно мечется от одного судьи к другому; один отталкивал своей отвратительностью, второй ослеплял своим великолепием, но отвести глаза в сторону я не мог. Это были не те создания, к которым стоило поворачиваться спиной.

Багамотежт обладал удивительно ласковым, даже убаюкивающим голосом.

– У нас нет претензий к добродетельной мисс Сельме Грин. Полагаю, вы намереваетесь незамедлительно причислить ее к рангу святых?

Архангел кивнул. В ту же секунду старушку окутало облаком яркого света и унесло в ночное небо, и вскоре она казалась лишь удаляющейся падающей звездочкой. Вот только что она что-то кричала и отчаянно жестикулировала, и тут ее не стало.

– Мистер Грин, – произнес Багамотежт. – Что скажете в свое оправдание?

Сахарок стоял перед судьями, чуть наклонившись вперед, словно под порывами сильного ветра. Он крепко стиснул зубы, а глаза его пылали от гнева. Он не собирался ни в чем раскаиваться.

– Я всего лишь хотел быть с моей…

Багамотежт предупреждающе поцокал языком.

– Я всего лишь…

– Молчать! – взревел архангел.

От его голоса зазвенели рельсы и закачались вагоны. У меня все прямо затряслось внутри. Архангел и Сахарок посмотрели друг на друга. Они стояли так целую минуту; даже не верится, что простой смертный может столько выдерживать взгляд подобного существа. И все же в конце концов Сахарок медленно, со злостью опустил голову и уставился на землю у себя под ногами.

– Что скажете в свое оправдание?

– Я признаю свою вину, – пробормотал Сахарок. – Но я всего лишь…

– Уильям Мередит Бонс, – произнес архангел, – а вы что скажете в свое оправдание?

Билли Бонс расправил плечи и заговорил куда решительнее, чем можно было бы ожидать в данной ситуации.

– Всю свою жизнь, – заявил он, – я только и делал, что гнался за длинным долларом. Богатство служило мне полярной звездой. Для меня деньги значили в некотором роде даже больше, чем люди. Впрочем, они завели меня в конечном итоге не так далеко, куда могла бы закинуть скверная компания. И до последних дней я оставался верен своим принципам. – Он развел руками. – Сахарок предложил мне плату за контрабандный провоз его мамы. Ну что я мог поделать? Как я мог отказать? Это было бы против моих правил. Так что выбор был очевиден.

– И сколько же, – голос архангела был угрожающе тих, – вам заплатили?

Билли Бонс непокорно выпятил нижнюю челюсть:

– Сорок пять долларов.

Зашумели все, кто знал Билли Бонса. Мы просто не могли сдержаться. Люди улюлюкали и держались за животы от хохота, от которого по их щекам катились слезы. Мысль о том, что старый пират сунет голову в петлю из-за столь жалкой суммы, была просто смехотворной. Он посмотрел на нас, багровея от злости.

– Так вы сделали это не ради денег, – произнес Багамотежт.

– Нет, – пробормотал он, – видимо, не из-за них.

Следом одну за другой вызвали Лабель, Эфрею и Салли, заставив тех покаяться и признать свою вину. Потом очередь дошла и до меня.

– Малкольм Рейнольдс, – сказал архангел, – ваши товарищи утверждают, что, беспокоясь о чистоте вашей души, они не стали посвящать вас в свои планы. Нет ли у вас какой бы то ни было причины или желания оспорить их слова?

Во мне вдруг что-то переломилось.

– Нет, нет и нет! – закричал я.

Трудно было не заметить брезгливое выражение, возникшее на лице Билли Бонса, и полные грусти взгляды, которые бросали на меня девушки, но мне уже было все равно. Я много через что прошел, и силы мои наконец иссякли. Я видел, что происходит в Дидди-Ва-Дидди и дальше к югу от него… видел и не имел ни малейшего желания иметь ко всему этому отношение.

– Да, виноваты только они… я к этому не причастен! Клянусь, что если бы знал, то сдал бы их с потрохами раньше, чем что-либо произошло!

Судьи переглянулись. А потом один из них, хотя я до сих пор не помню, кто именно, вынес свой вердикт.

Теперь у нас новый экипаж. Из прежней смены остались лишь я да старина Козлоног. Поезд как и прежде бегает по рельсам. Судьи рассудили, что любовь Сахарка к матери и тот факт, что он добровольно рисковал обречь себя на вечное проклятие, чтобы только быть с ней, вполне достаточное основание позволить ему перебраться в местечко получше, где мама сможет за ним приглядывать. Лабель, Эфрея, Салли и даже Билли Бонс разрушили тот идеальный баланс своих душ, что привязывал их к железной дороге. И все дружно отправились Наверх.

Что до меня, то я сам испортил себе всю малину. Суд принял мое заявление о непричастности, а потому я остался там же, где и был. Девочки очень расстроились, как и я, чего уж греха таить. Но сделанного не воротишь. Вынеся решение, местный суд уже не принимает апелляций.

Я даже прощу Билли Бонсу ту нахальную ухмылку, что прилипла к его лицу, пока ему вручали именные нимб и крылья. Он смотрел так, будто в очередной раз надурил разом весь белый свет. Но было подлинным и чистым удовольствием видеть, как преобразились Лабель, Эфрея и Салли. Они были славными девушками. И заслуживали только самого лучшего.

За всей этой суматохой мы только в Белутахатчи заметили, что Джеки воспользовалась остановкой и последовавшим за ней судом, чтобы ускользнуть с поезда. Полагаю, она свято верила, что сумеет пройти триста восемьдесят миль по черным топям, избежав зубов мириад населявших их разномастных тварей, от одного взгляда на которых кровь способна застыть в жилах. Затем ей предстояло как-то преодолеть мост над Ахероном – конструкцию высотой в полмили, где негде спрятаться от проносящихся поездов – и найти способ незаметно вернуться в Нью-Джерси.

Меня берет тоска, когда я пытаюсь думать о ее участи.

Пожалуй, на этом рассказ о ней можно было бы и закончить. Однако есть кое-что еще.

Буквально на днях я получил открытку из Чикаго. Она имела такой помятый и потертый вид, словно весьма долго путешествовала в почтовых мешках. Обратного адреса не было. Только фотография заведения «Bar-B-Q», которое при желании не составило бы труда отыскать. А вот что было написано на обратной стороне:

Если одна граница столь скверно охраняется, то какие могут быть проблемы пролезть и через вторую? Я придумала один план, сулящий хорошую выгоду при довольно умеренных рисках. Интересует?

J.

P. S. Не забудь захватить свою униформу.

Похоже, я все-таки еду в Рай. А почему бы и нет?

Ада я на своем веку уже насмотрелся.

И вдруг, пока я брел вниз головой по телефонным проводам, глядя под ноги, на плоское, холодное, кое-где присыпанное колючими яркими звездами небо, меня осенило: стоит на миг поддаться слабости, сделать маленький шажок вбок – и все. И я вечно буду падать вверх, к недостижимым высотам ночи. Тут меня обуяла какая-то удаль, и я перешел на бег.