Кого ни спроси, каждый обязательно подчеркивал, что Ромм был на редкость обаятельным человеком. Об этом говорили и писали многочисленные коллеги, работники скромных должностей и руководящие бонзы, само собой разумеется, ученики: В. Абдрашитов, Э. Климов, А. Смирнов, С. Соловьев… Всех не перечислить.

В отличной книге «Мое кино» Григорий Чухрай вспоминал:

Стиль работы Ромма на съемочной площадке разительно отличался от того, что мне довелось наблюдать в других группах. Здесь не слышно было крика, выговоров, нотаций! Со всеми членами группы Ромм был вежлив, доступен и прост. Однако я не помню, чтобы когда-нибудь с кем-нибудь фамильярничал, не помню, чтобы кто-либо позволил себе фамильярничать с ним. Его простота не была той простотой, про которую в народе говорят, что она хуже воровства. Он был прост, как бывает прост только умный, очень содержательный и очень добрый человек, который знает себе цену и не видит причины для неестественности. Ромм был всегда самим собой. Его деликатность и простота свидетельствовали об уважении к людям и к самому себе[74].

И в другом месте:

Сколько я помню Михаила Ильича, он всегда был окружен молодыми людьми — не почитателями, не угодниками, а учениками, видевшими в нем своего учителя в самом высоком смысле этого слова. Они тянулись к нему потому, что верили и уважали, потому, что знали, что Ромм не останется равнодушным, не отстранится, не отделается ничего не стоящей похвалой. Он скажет то, что думает. Если поверит в тебя, то поможет, если почувствует фальшь — отругает. Отругать Ромм тоже умел — не терпел цинизма, приспособленчества. С такими был строг и холоден[75].

Ну, а как отозвались о нем те двое, на приемных экзаменах в 1954-м почти отвергнутые, успевшие благодаря ему вскочить в последний вагон?

У Василия Шукшина, как человека пишущего и часто публикующегося, имелось больше, чем у кого-либо, возможностей высказать свое отношение к Мастеру, чем он неоднократно пользовался. Вспоминал его в разных статьях и интервью. В отклике, написанном по печальному поводу кончины Михаила Ильича, Шукшин выплеснул свои эмоции:

Он учил работать. Много работать. Всю жизнь. Он и начал с того свою учебу — рассказал нам, как много и трудно работал Лев Толстой. И все пять лет потом повторял: «Надо работать, ребятки». И так это и засело во мне — что надо работать, работать и работать: до чего-нибудь все же можно доработаться. «Надо читать», «подумайте» — это все то же приглашение работать. «Пробуйте еще» — это все работать и работать.

Он и сам работал до последнего дня. Так только и живут в искусстве — это я теперь до конца знаю. Знаю особенно отчетливо, особенно непреклонно, когда думаю о всей его жизни[76].

Правда, кинооператор А. Д. Заболоцкий в мемуарах дает понять, что в своих благожелательных отзывах о мастере Шукшин неискренен. Однажды, когда Василию Макаровичу позвонили и попросили написать для сборника о Ромме, он отказался, сославшись на то, что уже писал о нем много добрых слов. Положив трубку, сказал Заболоцкому: «Наступит срок, напишу всю правду и про Михаила Ильича! Человек он ох как значимый и всемогущий! Только я ему еще и поперечным был. Правду наших отношений и „Посев“ не обнародует. Нет, благодетелем моим он не бывал, в любимцах у него я не хаживал, посмешищем на курсе числился, подыгрывал, прилаживался существовать»[77].

Андрей Тарковский высказался наряду с другими поздравителями в большой подборке, посвященной 70-летию Мастера:

Мы благодарны ему за любовь, искренность и доброту, которые сейчас переплавились в наших душах и превратились в бесконечную нежность и благодарность прекрасному человеку и художнику не только за все то доброе, что он сделал для нас, а просто за то, что он существует, что он наш современник[78].

Это юбилейные слова, предполагающие у всех сторон жизнерадостное настроение. А вот что написал Тарковский в траурном материале, где превалируют грустные ноты и обязательна искренность:

Когда нам становилось плохо, если на нас обрушивалась беда, или неотступно преследовали неприятности — мы приходили к Ромму, чтобы поделиться или, вернее, переложить на его плечи большую часть собственных горестей.

Мы делали это, чтобы не заболеть, и инстинктивно стремились вдохнуть глоток воздуха в доме человека с чистой совестью…

…Ученики какого иного мастера могли бы свидетельствовать о том, что учитель делится с ними самым сокровенным? Не помыслами, нет. Не успехами и победами. Нет! Мы понимаем — на это всегда готова бездарность. Ромм делился с нами сомнениями, неудачами.

Разве мы это забудем?

Он никогда не боялся говорить нам правды о себе.

И тем не менее был неуязвим, ибо был полон чувства собственного достоинства[79].

Что касается мемориальных дел, одно время мелькнула надежда на появление имени Ромма в музейном пространстве. Это произошло, когда в правительстве Москвы обсуждалось создание музея «Дом Тарковских» «на Щипке» (официально: 1-й Щипковский пер., д. 26, стр. 1). Здесь знаменитый режиссер провел первые тридцать лет своей жизни. Напрашивается идея устроить в этом доме мемориал. Среди прочих предлагался проект, согласно которому на одном из этажей должна разместиться экспозиция, посвященная учителю «хозяина» дома — Михаилу Ильичу.

Разговоры об этом велись много лет. В 2007 году мэру Москвы писали выдающиеся деятели культуры от А (Ахмадулина) до Я (Янковский). Через год последовала реакция — вышло постановление правительства Москвы о создании культурного центра «Дом Тарковских» там, где жили три поколения семьи. Указывались точные сроки исполнения: 2009–2011 годы. Уже создавались проекты оформления, была составлена опись музейной коллекции. Но…

Пришел очередной руководитель Департамента культуры, и работы по созданию музея были временно приостановлены, а потом и вовсе заглохли. Дом ветшал, в 2004 году рухнула крыша, позже его разобрали, бревна свезли в Красную Пахру. Нынче вокруг того места, облизываясь, бродят богатенькие любители лакомых кусочков земли в центре Москвы, жаждущие возвести там очередную башню из бетона и стекла.

Время начала и окончания земного пути Ромма отмечены мемориальными досками. Одна из них установлена на малой родине выдающегося режиссера — в Иркутске, где он родился и жил в младенчестве. Тот дом не сохранился, его снесли, оригинальная доска красуется на соседнем доме: улица Халтурина, 1. Раньше эта улица называлась Медведниковской.

Инициатором установления мемориальной доски выступил журналист, член Союза кинематографистов Владимир Березин. Надеялся, что ее удастся сделать к столетию со дня рождения Ромма. Не тут-то было: путь от замысла до его реализации