Но Шеске не надо ничего обдумывать заново. Рурк возвращается, неся две кружки с надписью «Вооруженные силы», в которые налит горячий, пахнущий орехами кофе. В кружку Шески отправятся три ложечки сахара. И чуть-чуть свежих сливок. Рурк знает Шеску, и никакого досье ему не требуется.

– Что случилось с Мичумом? – спрашивает Рурк, усаживаясь.

– Они с Чарли были… это самое. Ты видел рапорт. Они пошли в отель. И погибли при пожаре. Чарли курил и, наверное, уснул.

– Чарли был геем? Неправда.

Шеска пьет кофе, он абсолютно спокоен. Надо только выйти из этого дома – и он будет свободен. Пора перемешать шепотку правды со щепоткой лжи. Сначала ложь.

– Последние месяцы Чарли много экспериментировал.

Теперь правда.

– Он умирал от рака.

Рурк ставит кружку на стол. Шеска кивает.

– Проверь его медицинскую карту. Ему оставалось несколько недель. Наркотики могли убить боль, но она возвращалась. Поэтому он экспериментировал. Хотел все испытать. Съездил в казино в Атлантик-Сити. Попробовал кокаин. Я в это не лез. Мичум был одним из вариантов.

Когда-то – давным-давно – было время, когда он ни за что не смог бы обмануть Рурка.

– А что касается семьи Чарли, то я все устроил. Полностью оплаченные колледжи для детей. Двойная пенсия для жены. Я сделал все, что мог. Между нами говоря, я иногда сомневаюсь, был ли проклятый пожар случайностью. Настоящим гомиком был Мичум, а не Чарли. Может быть, Чарли почувствовал себя униженным. Может быть, у него начались боли. Не хочу знать. Самоубийство означает уменьшение льгот.

Их столько связывает. Но Шеска слышит, как тикают часы.

– Я не могу решить, говоришь ли ты мне правду или просто то, что я хочу услышать, – вздыхает Рурк. – Буду откровенен. Если материалы у тебя, оставь их мне. Я все им передам. И уходи. Иди куда хочешь. Отправляйся туда, куда у тебя заготовлены билеты. Они никогда не узнают, что ты был здесь.

«Нет, они сочтут тебя соучастником. Я не могу этого допустить».

Шеска произносит:

– Я тебе сказал. У меня нет никаких материалов.

Рурк поднимает руки.

– Еще я хотел сказать, что, если ты сохранил тот проект, я тебя не виню. И ты прав, что бежишь.

Рурк встает, и над его плечом Шеска видит сделанный цветным карандашом рисунок с вьетнамской рекой. Он узнает заросшую лесом излучину. Это недалеко от деревни, где когда-то, давным-давно, его отряд попал в засаду. Недалеко от тропинки, которая – со временем – привела его к Рурку.

А генерал говорит:

– Тридцать лет жизни ты отдал своей стране. В тебя стреляли. Ты потерял жену. Ты достаточно сделал для неблагодарных людей. Не твоя вина, если Вашингтон игнорирует твои предупреждения.

– Думаешь, так ты заставишь меня отдать тебе материалы, которых у меня нет?

За все эти годы Шеска ни разу не видел у Рурка таких эмоций, реальных или наигранных.

– Я хотел сказать тебе в глаза, что ты сдержал клятву, о которой рассказал мне на кладбище. И что через десять лет, когда наша страна лучше узнает, с какими угрозами сталкивается, люди, подобные тебе, станут героями. Я хотел, чтобы ты знал: ты никогда не подводил меня. Твоя страна в долгу перед тобой, а не наоборот. – Рурк остывает. – Но теперь я успокоился. У тебя нет этих материалов. Пусть и на несколько минут, но Воорт меня почти убедил.

– Ты́ успокоился? Представь, каково мне. Я сейчас же вернусь в Нью-Йорк и все улажу.

Рурк так и не коснулся своего кофе.

– Но помни. Если через тридцать минут после твоего ухода я найду в почтовом ящике дискету, подброшенную неизвестным, будет легко представить, будто мы нашли ее в Нью-Йорке.

– Генерал, ты просто так не сдаешься.

Разговор окончен. Они пожимают друг другу руки, словно скоро увидятся, хотя этого не будет. Шеска берет сумку, чувствуя устремленный на нее взгляд Рурка. Но Рурк не останавливает его. Шеска сам не знает, что это – верность или уловка, но собирается уходить.

Выйдя из дома, он проходит милю до машины.

«Рурк был прав. Я ничего им не должен».

Так далеко на юге листья в октябре только начинают желтеть. В Нью-Йорке они облетели несколько недель назад. Мелькает мысль, что все, что он видит, – эти пригороды, такие знакомые здешним жителям, – для него чужие. Большую часть жизни он провел в местах, где листья не меняют цвета. И в местах, где листьев нет вообще.

«Воорт разрушил все. А теперь он заваливает поиски Фрэнка Грина».

В машине Шеска меняет внешность. Кудрявый парик, карие контактные линзы. Превозмогая боль, натягивает локтевую шину. В результате инъекции кортизона в левую сторону лица раздуваются щеки и все лицо кажется как-то тяжелее. Солнцезащитные очки беглецам не рекомендуются. Когда полиция кого-то ищет, солнцезащитные очки только привлекают внимание.

Шеска едет на запад по шоссе 66, убивая время, потом сворачивает на дорогу к аэропорту имени Даллеса и выходит на долгосрочной парковке столичного аэропорта.

«Да, оставлю машину на долгий срок. Будет стоять, пока ее не отбуксируют».

По расписанию рейс 44 авиакомпании «Экваториана» вылетает в одиннадцать тридцать ночи. Шесть часов полета. Самолет «Макдоннелл-Дуглас-11» унесет пассажиров на юг над восточным побережьем и Мексиканским заливом и дальше – на запад Южной Америки, в Гуаякиль, эквадорский город на экваторе. И наконец завтра, в шесть утра, он приземлится в ее городе в Андах, достигнет места ее вечного покоя и своего будущего.

Шеска, или скорее, как обозначено в новом паспорте, мистер Винсент Пейн, показывает билет и говорит клерку, что у него с собой только ручная кладь. Винсент Пейн проходит через металлоискатель – пистолет остался в машине. Пьет фруктовые соки и крепкие напитки в новом зале для пассажиров первого класса. В «Нью-Йорк таймс» нет ничего ни о Фрэнке Грине, ни об угрозе взрыва. В «Дейли ньюс» – тоже ничего. В пятичасовых новостях – тоже.

Через некоторое время зал заполняется пассажирами. За большими стеклянным окнами появляются звезды; они горят ярко, но кажутся меньше, чем огни прибывающих самолетов.

В десять, когда по системе двусторонней связи объявляют, что сегодня рейс отправится вовремя, Винсент Пейн хмуро смотрит на заметку на восьмой странице вечерней «Нью-Йорк пост».

– И вообще, кого я обманываю? – бормочет он себе под нос.

Берет сумку, встает и выходит из зала.

Машина стоит там, где была оставлена, и полчаса спустя она снова на шоссе 95 – направляется на север. На этот раз едет без помех, словно сама судьба одобряет его решение. К часу ночи Шеска достигает туннеля Холланд. Через двадцать минут он останавливается на углу Пятой и Шестьдесят первой улиц, на месте, где стоянка разрешена до восьми.