— Домохозяйка, — он ткнул в раскрытую страницу, будто кто-то стоял с ним рядом. — Домо-хозяйка.

Обычно после каждого сеанса самобичевания он крыл Олега последними словами, клял скотские порядки ПВС, в которой туалеты держат запертыми, так что приходится бежать за гаражи и там встречать бывших однокурсников (будь они не ладны!). Ругал буржуя Рызенко за то, что не помог, ругал себя за недюжинную глупость, достойную бронзы в полный рост, ругал продуктивно тупых депутатов и отдельно — сволочей Рюриковичей — за то, что приплыли, братки варяжские, за то, что всё вот так… Словом, не мелочился. Иногда Митя мечтал о том, как он встречает Олега, как бьёт его и месит, втаптывает в бурую декабрьскую слякоть. Иногда — как обливает бензином и поджигает его дверь. И был даже план поджога. Иногда пробовал представлять, как вгоняет нож в его хлипкий живот. Но всё тщетно: по тому ленивому холодку, что оставался на дне бушующей злости, Митя догадывался: ничего этого он не сделает. Он мягок. Его жестокие фантазии никогда не совершатся. Всегда останется нечто, чему он не может дать имя, стоящее непреодолимой помехой между исступленным воображением и действием. Это мешающее нечто спряталось где-то в стопках прочитанных книг, порхнуло к нему из чёрно-золотого колодца неба, когда-то в незапамятные времена, когда лежал, упав навзничь и пил жадными глазами летнюю ночь, вписалось в память вместе с тихими бабушкиными рассказами — но оно мешало, мешало, мешало! Здесь и сейчас не нужны были ни стопки священных книжных миров, ни восторженные падения в звёздный колодец — ничего кроме волчьей науки огрызаться. Огрызаться быстро и решительно. И помнить, что вокруг рыщут стаи тех, кто желает сожрать тебя как последнего лоха. Нужна была хорошая реакция в этой новой свободной жизни, которой Митя, видимо, не обладал. Но сознаться в своей ущербности, смириться с ролью человека-атавизма, Митя не мог.

Правила, по которым жила «дежурка» банка «Югинвест», все остальные «дежурки» Ростова-на-Дону, вся остальная страна, — требовали не оставлять дело безнаказанным.

Толик вздохнул:

— Эх, свёл бы я тебя с надёжным человеком. Но ему, кэ че, ещё полгода досиживать. А с другими я б не рискнул. Знаешь, всякое бывает. Нужно на сто пудов быть в человеке уверенным.

— Ясное дело. Только где такого найти?

— Зря п…шь! Есть такие люди. Это ты где-то по своим университетам уродов понацеплял.

Толик вздохнул ещё раз. Его всегда немного обветренные губы сложились в томную полу-улыбку.

— А так бы можно было. Пару косточек поломать, череп пробить. Пусть лежит, думает. Может, с пластиной в голове и поумнеет. Встанет на ноги, опять повстречать его в спокойной обстановке, или лучше вывезти куда-нибудь.

— Может, я сам? Мне главное разозлиться.

— Тебе нельзя, чудило! У него ж все твои данные. Он же твои документы отксерокопировал. Ментам даже искать не надо. Он только побои снимет, в тот же вечер тебя закроют. Ты ещё говоришь, пахан у него бывший «гэбэшник». Они и так бы к тебе пришли — если что — но тогда нужно было бы отмазку крепкую иметь: был там-то и там-то, с теми-то и с теми-то. Идти в отказ до конца.

— Само собой.

Толик говорил на понятном Мите языке. Выучить его было несложно. В автобусах и маршрутках звучали воровские народные. Подростки возле подъездов толковали как опытные уркаганы — переигрывая разве что самую малость. Тюрьма-грибница пронизывала жизнь насквозь.

После того, как Колёк Морев перестал приезжать в банк с новеньким «Кольтом» под свитером, после того, как медленно осела поднятая потопом муть, и всё стало чинно и основательно — Митя, бывало, оглядывался: куда оно делось? И вдруг обнаруживал самого себя рассуждающим, можно ли кому-нибудь заказать покалечить Олега — и рассуждал он не о том, будет ли это праведно, а о том лишь, не вляпается ли он в ещё большую проблему… То, что когда-то разглядывал любопытным, но праздным взглядом, оказывалось внутри. И, главное, он вполне мог ужиться с этим.

Свернув на Кировский, Толик сбавил скорость и скоро встал совсем, чтобы оглядеть переулок.

— Ты, кэ че, не на тренировку идёшь, — сказал Толик, трогаясь. — Хочешь порубиться, в ринг полезай. Ты дело идёшь делать. Иногда можно, не поверишь, и овечкой прикинуться, если для дела, кэ цэ, нужно. Мозги, — он постучал пальцем в лоб, — всегда включай.

Митя коротко кивнул. И выглядело это так, как он кивал Трифонову в ответ на его вопрос во время лекции: «Это понятно?», — мол, не задерживайтесь, профессор, всё понятно, налету схвачено. Толик разбирался в этих делах не хуже, чем Трифонов — в геохимических барьерах.

До работы в банке Толик некоторое время промышлял по району распространённым в то время бизнесом, выбиванием долгов. Не многие из той дворовой бригады попали в банк, а Толик попал. По рекомендации его бывшего тренера: совершенно случайно тот разговорился с Рызенко в гостях у кого-то из общих знакомых — мол, был хороший парень, удар как из пушки и мозги на месте, да вот встал на скользкую дорожку. И вместе с Толиком попал в банк его лучший кореш, Вовка Амелин. Их называли «опергруппа». Само собой, никто из них в штате банка не состоял. Но каждый день белоснежная «Субару» с четырьмя крепкими ребятами, которые никогда ни с кем сами не заговаривали — стояла под окнами «Югинвеста». А если не стояла, то все знали: опергруппа на задании. Толику нравилось: работать, ощущая, что тылы плотно прикрыты, было намного приятней. И всё было бы хорошо, если бы его лучший кореш Вовка Амелин не занялся, как говорил Толик, клубной самодеятельностью. Решил подработать. «Даже пистолет купил, хотя никогда мы со стволами не ходили. Взял, кэ че, идиот, шабашку на дом». Толик сразу отказался и Вовке сильно не советовал. Так и вышло, как он предупреждал. Да и не могло оно закончиться иначе. Когда вывозишь человека на левый берег Дона, связываешь ему руки, ставишь на колени и суёшь ему в рот «ПМ», ты хотя бы поинтересуйся заранее, не поленись — а кто он, собственно, такой, этот человек с пистолетом во рту. А он оказался братом большого мента. Вовку закрыли на пять лет, остальным троим, включая и Толика, предложили перейти на работу обычными охранниками. Толик не спал ночь, мучался, но всё-таки согласился. Его кореша, сказав, что собаками не работали и работать не собираются, из банка ушли и перестали с ним здороваться. Но и тут он оказался прав: одного из них завалили через два года, второго закрыли как Вовку. Он долго маялся и поначалу держался особняком, делая злое лицо. Но оказался не вредным и не глупым человеком.

— Не бузи, не шуми, — продолжал обучение Толик. — Кэ че, веди себя прилично, как у невесты.

— Ну… если планка не упадёт.

— Ха! Не упадёт! Прям безбашенный нашёлся! — он, казалось, рассердился. — Ты думаешь, бабки выбивать — это так, кэ цэ, хобби для дебилов? Бабки выбить не каждому дано. Это, знаешь, работа. Трудная работа. Сидишь по целым дням в машине, пасёшь кого-нибудь. Ни пожрать нормально, ни помыться. В любой момент можешь в ментовку загреметь, а выбьешь или нет, заметь — не факт. И потом, это не отмороженная работа. Это только в кино утюги на пузо и паяльники в жопу. А чисто бабки забрать, чтобы, кэ цэ, и самому под статью не затарахтеть, это тебе не паяльник в жопу. Это психология! Иногда просто проехался с клиентом за город в машине — и все молчат, а он и так и сяк: «ребятки, да куда вы меня везёте, да что собираетесь делать, да я всё отдам», — а в ответ тишина… Это — вот, шоу такое, понимаешь?