Басанти расплатилась, улыбнувшись владельцу магазина. Тот в ответ так расплылся, что по его счастливому виду Виру сразу понял: если Басанти отважится на вторую улыбку, то получит в подарок все оставшееся в магазине. Но девушка, казалось, знала силу своих чар и была крайне осторожна в распределении внимания между встречными мужчинами — каждому доставалось чуть-чуть, но и этого было достаточно, чтобы свести с ума половину Мансура.

«Да-а, — думал Виру, наблюдая за происходящим, — как же я буду с ней жить? Я же не смогу из дому выйти, по улице нельзя будет пройти — там выстроятся толпы влюбленных мужчин в надежде увидеть хоть край ее одежды. Что же делать? Может, нанять парочку полицейских разгонять их? Пожалуй, это дороговато. Паранджа? Все-таки у мусульман масса прекрасных обычаев. Но согласится ли она?»

Виру смотрел на стремительно летевшую по улице девушку, которая высоко держала свою хорошенькую головку, и понимал, что на паранджу рассчитывать особо не стоит. «А, придумаю что-нибудь!» — подмигнул себе он и принялся ее догонять, радуясь, что пока еще он не женат и можно, выбросив из головы заботу о сокрытии Басанти от постороннего взора, наслаждаться жизнью.

Девушка вошла в магазин обуви и, перерыв добрую сотню коробок, выбрала для дедушки расшитые золотом сандалии — чапли.

— Очень хорошо! — констатировала она, внимательно осмотрев их. — Дедушка такой придирчивый и любит пофрантить.

Виру вспомнил ветхого сонного старичка, к тому же совершенно, как говорили мальчишки, слепого, и хотел было выразить свое недоумение по поводу того, как ему удается быть таким щеголем, но вовремя остановился. Лицо Басанти, любующейся отлично выделанной кожей, осветилось такой тихой радостью, что он сообразил наконец, кем был этот старичок для нее, лишенной материнской и отцовской любви.

Что ж, Виру мог понять это чувство, хотя никогда ничего подобного не испытывал. Если бы у него был такой дедушка, — пусть старый, слепой, пусть нищий, бездомный, просивший милостыню, но… родной, любящий, жалеющий мальчишку-сироту! Как хорошо иметь мать, отца, любить их и ссориться с ними, расти в семье, иметь дом, а в доме — бабушку, дедушку, братьев… Ему бы хоть что-нибудь из этого перечня счастья, хоть воспоминания о матери, как у Джая, хоть глиняную тарелку с отбитым краем, про которую можно сказать: она из моего дома, из дома, где жила моя мать…

Его память не сохранила ничего. Ни одного лица, которое смотрело бы на него с любовью, ни имени, что могло бы принадлежать роду, ни намека, ни приметы, по которым можно было бы попытаться что-нибудь угадать, строить предположения, выдумывать. Все, что досталось ему в детстве, — злобная торговка спиртным, в подвале которой лежала охапка рисовой соломы — его колыбель — одна из многих бывших здесь. Эта женщина, которую Виру называл тетушкой и даже пытался любить — ведь надо же человеку любить хоть кого-нибудь, особенно когда ему так мало лет! — подбирала детей на мостовой, скудно кормила и посылала к шикарным калькуттским отелям просить милостыню — «бакшиш», протягивая прозрачные детские ручонки к начищенным штиблетам иностранцев. Чуть повзрослев, они, с ее материнской помощью, попадали в обучение к ошивавшимся вокруг «тетушки» ворам, а дальше жизнь их катилась по раз и навсегда отработанному плану: украл — прогулял, проиграл — тюрьма. И если кто-то пытался вырваться, то это был не Виру. Он знал свое место. Оно было здесь, на грязной калькуттской улице, среди нищих, больных, прокаженных, одурманенных бхангом — гашишем… Он стал королем среди отверженных, удачливым, улыбающимся, щедрым королем этого зловонного дна жизни.

Все та же торговка-благодетельница дала ему когда-то имя и он носил его — это ничего не значащее прозвище, не связывающее его ни с домом, ни с людьми. Она била его, попрекала сухой лепешкой, глотком воды, отбирала все, что удалось выпросить, но ближе нее и «братьев», спавших на соседних охапках соломы, у него никого не было. Когда она умерла, ему не исполнилось еще и четырнадцати. В доме поселились новые хозяева, мальчишки разбрелись кто куда, а он еще некоторое время метался, не находил себе места. Так он попал к одному из родственников «тетушки» — угрюмому бенгальскому крестьянину, которого тоже пытался считать не совсем чужим человеком и звать «дядей». Но от нескольких недель, проведенных в его доме, не осталось в памяти ничего, кроме чудесного деревенского веселья и перевернувшего его душу чувства единения со всеми на радостном празднике Холи.

Глядя сейчас на посветлевшее лицо девушки, занятой подарками своим родным, он вдруг подумал: а может, она послана мне взамен всего, чего у меня никогда не было: матери, отца, семьи, дома. Может быть, здесь, в горной деревне, куда мне и ехать-то было неохота, боги приготовили мне дар — эту веселую самоуверенную красавицу, только меня одного и дожидавшуюся среди всеобщего поклонения?

Он совсем было настроился на лирический лад, но Басанти была не из тех, с кем можно так расслабляться. Перехватив его взгляд, она вскочила и помахав дедушкиной сандалией прямо у него перед носом, закричала, нисколько не смущаясь тем, что их внимательно слушают все, кто оказался в эту минуту в магазине:

— Что, считаете, сколько я потратила на дедушку? Так вот: сейчас вы пойдете со мной, и я вас обеспечу новостями для ваших подружек — деревенских кумушек. Будете вместе охать, обсуждая мои наряды.

Он попытался было что-то объяснить, но Басанти не собиралась ничего слушать. Она уже неслась к двери, на ходу складывая свои покупки в большую сумку.

— Нехорошо быть таким жадным, — покачал головой посетитель — по виду крестьянин из окрестной деревни. — Иди, Дони, я куплю тебе еще одну пару, — обернулся он к жене, сразу же просиявшей сморщенным лицом.

Под перекрестным огнем осуждающих взглядов Виру выскочил на улицу. Ох и задал бы он сейчас той, которую еще минуту назад называл в мыслях подарком судьбы. Но что он мог сделать? Только бежать по улице, отыскивая ее яркое сари в гудящей толпе, и молиться о том, чтобы не потерять случайно эту насмешливую, прелестную, своевольную и невозможную девчонку.

Поминутно встречаясь с восхищенными взглядами, Басанти быстро шла по улице и весело улыбалась своим мыслям. Дела ее шли совсем неплохо. Подарки брату и дедушке были уже куплены, и теперь ей предстояло самое интересное — немного побаловать себя. Она не собиралась никому давать отчета в своих тратах, тем более этому бесцеремонному горожанину. Семья их не бедствовала, получая солидный доход от сдаваемой в аренду земли — а участок был довольно большой и орошаемый. Не так уж часто индийским семьям удается сохранить такой участок не разделенным на множество мелких. Просто в их роду на протяжении нескольких поколений рождалось только по одному сыну — а ведь только сыновья имеют право на наследство. Дочь может рассчитывать только на приданое — если она девушка из высокой касты. Девушкам из других каст приходится довольствоваться несколькими украшениями, одеждой, а в лучшем случае — коровой или овцами. Земля — это для мужчин, которые ее обрабатывают.

Но и девушек в роду Басанти тоже было немного. И не потому, что родители вняли усердно пропагандируемой правительством кампании ограничения рождаемости, вовсе нет, кто же обращает внимание на эти выдумки столичных бюрократов, которые к тому же противоречат заповедям индуизма. Просто их семья, как, наверное, каждая семья в Индии, оказалась жертвой самых страшных бед страны — межобщинных столкновений и эпидемий.