Зной - это мои ночи, мое одиночество, моя борьба с временем. Эвелина Андреи отправилась в Париж. Для поездок в Крысоловку и обратно я наняла скутер. По примеру Белинды, проделывавшей то же самое ради Красавчика, я поднималась на маяки созерцала высокие стены, за которыми держали моего возлюбленного.

Красавчика я бы с радостью убила. Я решила, что так и сделаю, когда все будет позади и Кристоф окажется на свободе. Я буду поджаривать Красавчика на медленном огне, как апачи в вестернах, и упиваться его нескончаемыми мучениями. Не помню, чтобы я кого-нибудь так ненавидела, но ненависть к такой мрази не может быть грехом.

После первого посещения тюрьмы и унижений, которым он меня подверг, - не говоря уже о том, что он лицезрел меня во всей моей наготе и страсти, - я хотела пожаловаться судье Поммери. Но по зрелом размышлении отказалась от этого намерения. Чтобы я выиграла, сознавшись, что доставляла своему клиенту в камере те удовольствия, которых он был лишен? В лучшем случае они отвели бы нам для бесед специальную комнату, где нам с Кристофом пришлось бы вести разговор в присутствии вооруженных до зубов охранников. И потом, Красавчик, полновластный владыка пятачка, где содержался Кристоф, обладал в наших глазах неоценимым достоинством, которого мог быть лишен другой тюремщик: его легко было подкупить. Зачастую людям и невдомек, до какой степени услужливости доходит подкупленный человек.

Короче, я раздумала - по крайней мере до процесса - строить из себя недотрогу, чтобы не оказаться в смешном положении перед судебным ведомством. Что же до глазка в двери, в который пялился этот тип, я последовала совету Кристофа и во второе свое посещение - как и во все прочие - принесла американскую жвачку "Дентин", предохранявшую, кроме всего прочего, зубы от кариеса. Стоило мне, войдя в камеру, разжевать кусочек и заткнуть глазок, ситуация менялась на противоположную: теперь уже Красавчик не мог на нас жаловаться, не обвинив самого себя в том, что он покушался на тайны защиты. Судебное решение, бывало, отменяли и по менее серьезному поводу.

Я обязала себя, разговаривая с этим гнусным типом, изображать приветливость, дабы привлечь его на нашу сторону Даже без чулок - жара стояла невыносимая, и я одевалась легко - я, направляясь в крепость, натягивала на правую ногу резинку, к которой прицепляла новехонькую тщательно сложенную банкноту. Оставаясь наедине со мной в предбаннике перед камерами, он еще не успевал высказать свое пожелание, как я с готовностью приподнимала юбку, но не слишком высоко - дальше ему нечего было соваться. Красавчик сам нагибался за деньгами, из-за которых, собственно, и держал язык за зубами. В первый раз он был если не шокирован, то, во всяком случае, изрядно удивлен. Но потом привык. Однажды он осмелел до того, что сделал мне своеобразный комплимент:

- Знаете, если когда-нибудь ваши дела пойдут плохо и вы захотите освоить новую профессию, обращайтесь ко мне. Можем скооперироваться.

Мне даже не захотелось давать ему пощечину. Я лишь пожала плечами и сказала, что там будет видно.

Мир, в котором мы живем, обезумел. Что же странного, если я тоже сошла с ума? Осмысленным в какой-то степени оставалось во мне только воспоминание о сухом щелканье запоров в недрах острова посреди океана, о двери, которая, отворяясь, дает доступ к лучшей поре моей жизни, к лицу, голосу, телу любимого человека, к тому, что как раз и принято называть, Бог знает почему, безумством.

Первой, против всякого ожидания, откликнулась на мой призыв Эсмеральда. Она прислала из Нью-Йорка телеграмму, написанную по-французски:

"Если Фредерик и Кристоф - действительно одно и то же лицо, я считаю его способным на все преступления, в которых его обвиняют, кроме, разумеется, первого. Свидетельствую как на дулу, что вступила с ним в половую связь из простой заботы о своем душевном равновесии, - о насилии ни с той, ни с другой стороны не могло быть и речи. Если он утверждает обратное под тем предлогом, что поначалу я держала его связанным по рукам и ногам, то пусть ему отрубят голову. Обязуюсь открыть специальный счет в Национальном банке, чтобы его могилу два раза в неделю украшали цветами. Поверьте, я очень огорчена случившимся.

Примите мои уверения в совершеннейшем почтении.

Эсмеральда".

Когда я показала это послание Кристофу, он расхохотался, а на последовавшие вопросы по своему обыкновению ответил:

- Прошу тебя, это было так давно, что мне не хочется об этом говорить.

Второй пришла телеграмма от Йоко. Она обещала прислать длинное письмо, в телеграмме же сообщала, что выходит замуж за очень обаятельного инженера-агронома - именно через него Фредерик-Кристоф передал Йоко весточку о себе, - тот был "пленным японским солдатом в Бирме, и эти славные люди, француз и медсестра, накормили его".

На этот раз Кристоф был несколько красноречивей обычного, но до конца я все для себя прояснила, лишь дождавшись рассказа Толедо.

Затем мы получили бредовое письмо от девицы по кличке Орлом-и-Решкой. Эвелина Андреи, давясь от смеха, перевела мне его по телефону, так как английский знала много лучше меня. Если вкратце - а это нелишне отметить, - то во время кораблекрушения моя корреспондентка испытала такой ужас, что у нее, бедняжки, полностью нарушился обмен веществ, теперь она весит больше двухсот фунтов, это позволило ей сделать успешную карьеру в женском кетче, очень популярном в США, но стоило ей привязанности двух мужей, на которых она подала в суд: на одного (Стокаммера), настоящего, законного ее мужа, - за то, что он страдал жестоким психическим недугом, на другого (Матье, актера) - потому что он убежал из дома в "Беверли-Хиллз" вместе с цветной служанкой и полотном Таможенника Руссо, принадлежавшим ему лишь на треть. Еще она обвинила их в том, что они принуждали ее к неумеренному потреблению алкогольных напитков и половым извращениям, как-то: оральному возбуждению полового члена, бичеванию и содомии. В качестве возмещения она требовала миллион долларов, возврата трети картины и целиком всей служанки, а также кое-чего по мелочи, например замены фильтра в бассейне, охотничью фуражку, которую в 1943 году подарил ей на Рождество генерал Паттон или, может, его ординарец, а также полной оплаты еженедельных визитов к психиатру, лечившему ее от провалов памяти. Именно в один из таких провалов и угодил Фредерик-Кристоф, а также все пассажиры и пассажирки "Пандоры" и сами ее обломки после кораблекрушения. Но если когда-нибудь кто-либо или что-либо связанное с этой ужасной катастрофой всплывет в ее памяти, бесплатно я эти сведения не получу. Ведь она до сих пор остается единственной их владелицей и, если меня угораздит воспользоваться ее именем, подаст в суд и на меня.

Я попросила Эвелину выбросить опус этой психопатки в корзину.

Когда я пересказала основные пассажи ее письма Кристофу, он насупился. Признаться, на мгновение у меня мелькнула мысль, уж не заговорила ли в нем мужская гордость из-за того, что женщина, некогда им завоеванная, оказалась способна его забыть, пусть даже после кораблекрушения. Однако он объяснил свою реакцию следующим образом:

- Картину, о которой она ведет речь, я видел на борту "Пандоры", она изображала деревенскую свадьбу, там было множество зелени и маленькие желтые цветы. Ее нарисовал один художник с киностудии для фильма "Глаза" о глухонемой с Фру-Фру в главной роли. Похоже, у бедняжки не все в порядке с головой, если только Таможенник Руссо не работал художником в Голливуде.