Посадник фактически обрек монахов на выбор: голод или переселение в другое место. Пахотных земель близь монастыря не было, его окружали заливные луга. Река являлась чуть ли не единственным источником пищи. Поэтому и был так возмущен и несдержан в словах Михаил, всегда радевший за ставший ему родным монастырь. Дальнейшие события действительно походят на чудо… или на тщательно подготовленную ловушку. «И послал игумен и Михаила ловцев на реку ловить и на болота. И вышел посадник на реку, аже ловци волокут тоню. И он пошел к ним к реки, да и в реку за ними сам сугнал, да ударил рукою, да хотел в другорят ударить, так мимо ударил да пал в воду и мало не утоп. Люди подняли пришед его, да повели, ано ни рук, ни ног у него по пророчеству Михайлову»[827].

Итак, Михаил, несмотря на запрет, послал ловцов на реку. Рыбу они ловили не тайком, а демонстративно, «под двором» посадника, потому-то Григорий Кириллович и выскочил из дома один, без слуг, попавшись на провокацию. И чуть не утонул. Однако никакого судебного разбирательства не последовало, следовательно, явного состава преступления не было, посадник даже не понял, что произошло. Но происшествие это описано так живо и подробно, что похоже на правду, а не на житийный вымысел. Не стал бы составитель жития называть имя посадника, хорошо известного в Новгороде, и приписывать ему паралич, если бы случай этот не имел реальной основы. Интересно, что Григорий Кириллович не обвинил монастырских людей в том, что они его избили. Своему параличу посадник не смог найти никакого физического объяснения — он воспринял недуг как сбывшееся проклятие и поехал за прощением в монастырь. После смерти Феодосия Клопским монастырем фактически управлял Михаил (следующий игумен в житии даже не назван по имени видимо, принимая решения, Михаил ни в чем с ним не советовался).

«И привезли его на манастырь порану. И Михаила не велел его на манастырь пущати, ни кануна приимати, ни свещи, ни проскуры. И рече Михаила: „Ни кормит, ни поит нас, а нас обидит!“ И игумен и братьа в сумнении бысть, что не приали кануна, ни проскур. И они поехали проч з грозою: „Мы ся пожалуем владыце и Великому Новугороду, что вы за посадника не хотите молебну пети да проскур и канона не приимаете“. И пошли к владыце жаловатися и к Новугороду Яков Ондреанов, Фефилат Захарьин, Иоан Васильев. И посла владыка своего протопопа и протодиакона к Михаиле и к игумену: „Пойте за посадника молебен да обедню“. И Михаила рече протопопу и протодиакону: „Молим бога о всем миру, не токмо о Григории. Поездишь по монастырем, попросишь у бога милости!“»[828]

Обратим внимание, что представители посадника обратились не только к владыке, но и ко всему Новгороду, то есть, выступили с жалобой на вече. А ведь вопрос касался сугубо церковного, монастырского дела и решать его, по логике, должен был архиепископ. Показательно также, что прямой приказ владыки Евфимия не возымел действия. Михаил вежливо, но твердо отказался исполнить приказание архиепископа. И тот не смог настоять на своем. Григорий Кириллович был вынужден обратиться за помощью в другие монастыри.

«И поехал посадник по манастырем да почал давати милостыню. И по всем по гороцким ездил год по манастырем да полтора месяца, нигде себе милости не обрел, ни в коем манастыри. И приехав, послал к владыце: „Не обрел есми собе помощи в монастырех“. — „И ты нынеча поеди в манастырь святыа Троица да попроси милости у святыя троица да у старца у Михаила“. И послал владыка своих попов да и посадника. Приехал да велил молебен пети да обедню. Да внесли посадника в церковь на ковре и прекреститися не может. Нача молебен пети святыя троица. И дойде до кондака, и он почал рукою двигати, а год весь да полтора месяца ни рукою, ни ногою не двигал. И пошли с Евангелием на выход, и он прекрестяся да сел. И дойде до переноса, и он, востав на ногы, стоял до конца. И, отпев обедню, пошли в трапезу обед поставя. И посадник рече: „Святая братья, хлеб, господа, да соль!“ И Михаила рече против того: „Еже у готова бог любящим его и заповеди его хранящим“. И рече Михаила: „Зачинающему рать бог его погубит!“ И бысть с тех мест добр до Михаила и до манастыря»[829].

Вероятно, между посадником, владыкой и Михаилом Клопским было достигнуто некое соглашение, после чего наверняка имело место лечение. Но авторы жития об этом, естественно, умолчали. Необходимо также брать в расчет и религиозное мировосприятие людей того времени. Сам факт прощения от того, кто его проклял, несомненно, имел огромное психотерапевтическое воздействие на здоровье посадника.

Незадолго пред смертью Евфимий Брадатый объехал новгородские монастыри, побывав и в Клопском, о чем повествует Житие Михаила Клопского: «Бысть налога монастырю от Еуфимья владыки от Перваго: захотел куны взять. И взяша конь ворон из монастыря. И Михайло владыце рече: „Мало поживеши. Останется все!“ И с тех мест разболелся владыка и преставился»[830]. Заметим, что статус юродивого надежно защищал Михаила от последствий его небезобидных выходок. Ведь Михаил угрожал не мирянину, хоть бы и посаднику, он угрожал самому архиепископу новгородскому. Однако никакой кары со стороны владыки ни монастырю, ни самому Михаилу не последовало. Судя по всему, произошел этот конфликт в 1429 г., в год смерти Евфимия I.

Возмущение монахов поборами владыки представляется необоснованным — архиепископ был вправе собирать налог с монастырей. Но вспомним, что прежний владыка был выходцем из Клопского монастыря. Приезжая в гости, он не забирал ценностей себе «в подарок». Наоборот, судя по возросшему благосостоянию обители, Феодосий стремился оделить чем-нибудь свой монастырь. Евфимий же, гостя в Клопском монастыре, придерживался той же практики, что и везде, — по праву начальника брал себе все, что понравится. Но это его поведение столь контрастировало с предыдущим владыкой, что вызвало ропот монахов и резкие высказывания Михаила.

Умер владыка Евфимий «месяца ноября в 1, на память святого Кузму и Димиана; а был владыко 5 лет и 5 недель, а чернцом был на сенех год и две недели».

Новгородские гражданские смуты начала XV в. неизменно улаживались владыками, хотя и с разной степенью успешности. Это свидетельствует о высоком авторитете архиепископов среди новгородцев. Однако смещение боярами избранного всем Новгородом Феодосия уже свидетельствует о повышении роли боярских кланов в политической жизни республики в ущерб власти архиепископа. Новгородские бояре проявили неуважение к избраннику Святой Софии, удалив его со степени по надуманному предлогу.

Участившиеся в этот же период попытки Пскова обрести церковную самостоятельность, помимо политических, имели под собой и иные причины. Постоянно проживающий в Новгороде архиепископ, редко приезжающий в Псков, не знакомый с реалиями местной жизни, но тем не менее в определенный срок приезжающий судить, вызывал у псковичей те же чувства, что митрополит у новгородцев во время месячного суда. Московские митрополиты, к которым периодически обращались псковские священники, казались псковичам более справедливыми и даже бескорыстными, чем новгородские владыки, заботящиеся большей частью лишь о сборе повинностей с псковских священнослужителей.