Сидел генерал во главе стола, в зале гостиницы «Бристоль». Объявившийся хозяин Муразов, сумевший спрятаться от большевиков, не пожалел тайные запасы, и на столе оказались не только вина и щедрые закуски, но и французский коньяк для Шкуро. Рядом с генералом — Шифнер, его штабные, друзья-адъютанты. Главные за столом после генерала — казачьи командиры. Шкуро намеревался праздновать всерьез, решив, что после ночных приключений имеет право успокоить душу коньяком из запасов Муразова, у которого, как оказалось, были припасены и приличные девки.

Не успел Шкуро и пару бокалов осушить, как вдруг выяснилось, что в Кавминводах существует еще некая власть. Или тень власти. Но большая тень большой власти. Подошел к столу дежурный адъютант Борукаев и передал записку с кратким сообщением о том, что возникло не терпящее отлагательства дело. В этот момент поднялся полковник Козликин с тостом за генерала. Шкуро. Выпив, чокнувшись со всеми, как положено, Шкуро подошел к адъютанту и услышал странное и неожиданное:

— Ваше превосходительство, на бывшей даче художника Куинджи появилась откуда-то императрица! И она…

— Ты что? Императрицу расстрелял!..

— Другая. Как это… вдовствующая, — пояснил адъютант.

— A-а… Мария Федоровна[50], — кивнул Шкурю. — Я знал, что она где-то здесь жила.

— …Прислала своего человека с просьбой, — продолжил Борукаев, — чтобы вы ее посетили. Этот человек сказал — быстро. То есть немедленно. Что-то о пленных она хочет. И о тех, которые комиссары. Она знает, что завтра казнь.

Первый порыв — послать подальше позавчерашнюю императрицу вчерашней империи. Однако поступки генерал-майора Шкуро должны быть решительными, но вызывающими уважение. Приказал:

— Готовь автомобиль. Сейчас выхожу.

— Еще новость есть, Андрей Григорьич. Хорошая. Врангель взял Святой Крест.

— Да. Это хорошая новость.

Вернулся за стол обозленный — мало того, что не дают отпраздновать, так еще и Врангель отличился. Если б его там похоронили — это была бы хорошая новость. Негромко спросил Шифнера:

— К завтрашней казни все на площади готово?

— Проверил, Андрей Григорьич. Мельников постарался. Он и сейчас там, на площади.

— Сколько виселиц? Двадцать четыре, как я говорил? Хорошо. Артабекова поймали? Нет? Лучше бы одного этого мерзавца.

— Но будет казнен Ге. Он здесь устраивал резню, вместе с Артабековым.

— А жена Ге?

— С женой неясно. Мельников сказал, что женщину вешать не будет.

— Он не будет, так я повешу. Сейчас мне приходится срочно ехать за город. Командуй здесь, Антон Михайлович.

Автомобиль, сопровождаемый конвоем, промчал по темной подмерзшей дороге, и генерал оказался у ограды роскошной двухэтажной дачи, окруженной старыми деревьями. Черкесская охрана во главе с русским офицером Ожидала генерала.

Он вошел в гостиную бывшей императрицы, вдовы Александра III. Шкуро не любил высоких сухих женщин, тем более старух. Датчанке-то уже за 70. Поклонился вежливо, но без подобострастия и великосветский разговор не начинал. Сидел в кресле с голубой шелковой обивкой и вопросительно смотрел на хозяйку, подсчитывая, сколько английских фунтов можно взять за ее ожерелье.

— Господин генерал, мне сообщили, что завтра вы намереваетесь публично казнить пленных большевиков.

— Не я намереваюсь, а исполняется приговор, вынесенный военным судом. Так же поступали с государственными преступниками во время царствования вашего покойного супруга. Вешали цареубийц Перовскую и Желябова, их помощников, а позже — брата Ленина, теперешнего большевистского вождя. Возможно, что он заливает кровью Россию в отместку за брата.

— Это давние истории, господин генерал. Я не собираюсь защищать государственных преступников. Среди приговоренных оказался человек, оказавший мне огромную услугу. Он спас от расстрела моего очень близкого друга. Он заслуживает благодарности. Политические лозунги здесь ни при чем. У меня личная просьба. Этот человек — бывший петербургский студент Ге.

— Ге? Отъявленный негодяй. Один из руководителей Чека. Сам участвовал в кровавых казнях. Я предан вам, ваше величество, но не имею права освобождать таких большевиков.

На этом аудиенция закончилась. Шкуро покидал дачу довольный собой. Конечно, надо было ее не величать, эту старушку, а назвать госпожой Романовой, но это не всем бы казакам понравилось. Но почему же она не пробила о жене этого приговоренного. Недалеко ее человелюлюбие распространяется.

Вернувшись к себе в «Бристоль», Шкуро вызвал Мельникова. Тот сообщил неприятное: жена Ге сбежала.

— Как сбежала? Кто охранял?

— Она сидела в гостинице, что на Виноградной, запертая на втором этаже. Охраняли два казака. Открыла окно, связала простыни и сбежала из номера.

— Найти! Кто там у меня дежурит?

Вошли два адъютанта: Кузьменко сменялся, Медвянов заступал.

— Коля! Только тебе доверяю, — нервно говорил возмущенный генерал. — Бери конвой, сколько тебе надо, и поймай эту б… Расспроси в гостинице, в доме, где они жили. И действуй. Поймаешь — вешай на первом дереве.

Кузьменко сам удивился, как быстро и легко удалось выполнить невыполнимое задание генерала. В гостинице коридорная рассказала, что мадам Ге страдала «по-женскому» и требовала врача, а охранники казаки смеялись, обещали вылечить ее на виселице. Сама она любила такие лечения: знали об ее участии в пытках и казнях. Та же коридорная сообщила, что сбежавшая говорила с ней «о женском» и очень хвалила гинеколога профессора Жилкина. Он живет в Ессентуках. «К Жилкину и поскачем», — решил Кузьменко. На рассвете синеглазая красивая брюнетка была вытащена из постели в доме Жилкина. Сначала та устроила истерику: она больная женщина, никто не имеет права, и вообще она жена генерала Полякова, который сейчас в Сибири…

— Жена генерала с чекистом связалась? — удивился Кузьменко. — И наших расстреливала? И любовалась, как нашим генералам головы рубили? Мы тебя навсегда вылечим, черная сука.

Темные женские волосы вызывали у Николая теперь или дикую ненависть, или такую же дикую страсть. Иногда он не мог различить, какое чувство им овладевает. Так и на этот раз. Вешали синеглазую на Казачьей горке, на тополе с хорошим сучком. Женщина впала в прострацию — надевали петлю на почти полумертвую, — лишь на момент очнулась, закричала о муже генерале, о том, что «всех на части разорвут», но казаки поддернули петлю, она задергалась, закачалась и успокоилась навсегда.

Казаки присели отдохнуть и покурить. Кузьменко закурил было французскую папиросу, но плюнул и бросил — никакой крепости. Попросил у казаков солдатской махорки на закрутку. Стало легче. День стоял безоблачный, спокойный, с легким морозцем. Открылись горы на востоке: Бешту, Машук… в последний раз он видел Лену в Пятигорске на площади. Требовала, чтобы он ушел, а над ее головой, над шапочкой, поднимался такой же, как сейчас, темно-синий Машук.