Хардран, Налис и Борун разошлись, их лучи выхватывали куски пространства из темноты.

Церберин слышал бормотание, плач, напряженное дыхание многих тел. Он принюхался. Даже сквозь встроенный в доспех дыхательный аппарат он уловил что-то едкое.

По визору шлема поплыли значки. Положение, углы обзора и состояние его отделения выражались золотыми числами. Прицельные метки скользили поверх интересовавшего его объекта — атмосферного кондиционера, качающейся цепи, присоединенной к какой-то расположенной наверху промывочной конструкции, определяя углы и уровень угрозы. В глазах снова поплыло от темноты и неизвестности, и луч на шлеме скользнул по звеньям цепи.

В его свете тускло блеснули чьи-то глаза.

— Что это, брат?

Тарсус. Церберин едва различил голос, передаваемый боксом. Он с отвращением фыркнул:

— Животные.

Пракс

Человек с отсутствующим видом поднял глаза на яркий прожектор на шлеме Церберина. Зрачки его сократились до размера точек, и он с ворчанием отпрянул, но при этом как будто даже не заметил стоящего перед ним гиганта. Он был весь покрыт синяками, острижен и раздет — но на удивление толст. Не так Церберин представлял жестокое обращение со стороны инопланетного захватчика. И не в жестокости было дело. Если не обращать внимания на синяки, возможно вызванные просто длительной неподвижностью, человек выглядел упитанным, словно какой-нибудь планетарный губернатор.

Церберин посветил прожектором дальше: под лучом на миг показывались ничего не выражающие лица, потом снова исчезали в темноте. В помещении уместились человек сто — им не хватало места, чтобы двигаться и даже сидеть. Пол был из перфорированного металла, но нечистоты все равно забивали отверстия, и пальцы ног людей, черные от плохой циркуляции крови и заразы, упирались в зловонные кучи. Каким бы могучим созданием ни был Церберин, ему все равно стало не по себе и захотелось попятиться. Он бывал в разных мирах и много раз видел рабство и прочие мерзости. Это было нечто другое — и стократ худшее.

— Там впереди еще есть, — сказал Налис.

— И тут, — отозвался Хардран откуда-то справа.

— Их, наверно, тысячи, — выдохнул Тоск, подаваясь вперед и поводя в звенящей тишине второго этажа комбиплазмометом.

— Десятки тысяч, — проворчал Колумба.

Церберин заговорил в передатчик, встроенный в латный воротник.

— Реох, ты мне нужен здесь. И захвати брата Антилла.

По воксу донеслось утвердительное гудение. Он отключил канал отделения и снова огляделся, держа палец на спусковом крючке пистолета. По визору шла рябь — он искал цель.

— Замечено движение, — сказал Колумба тихим басом и показал на второй этаж.

— Возможно, там еще стойла, — сказал Церберин.

Колумба пожал плечами:

— Хардран, обыщи верхний этаж. Тоск, встань у лестницы и прикрой его. Налис, обойди по периметру.

Братья-ветераны кивнули: тяжелая броня и сгустившиеся тени придали этому жесту что-то зловещее и нечеловеческое. Апотекарий Реох вошел как раз тогда, когда удалился Налис. Свечение его бинокулярной оптики усилилось, когда та приспособилась к темноте. Антилл показался у него за спиной в разбитом проходе, задев антеннами вокса притолоку.

Тем временем Мендель Реох шел к стойлам.

Щелкнул шприц, впиваясь в плоть, и кто-то выдохнул.

Апотекарий собирался взять образец из челюсти ближайшего пленного. Тот жалобно застонал и задергал ногами, но давление грязных тел удержало его на месте.

Церберин направил прожектор на раскрытый рот человека, влекомый любопытством. У человека не было не только волос, но и зубов, и, как теперь выяснилось, ногтей: ничего, чем он мог бы причинить увечья себе или другим. Редкая, тревожащая смесь жалости и отвращения забурлила в желудке, как какой-нибудь слизистый анальгетик Реоха. Луч задержался на лице женщины, кротко раскрывшей рот, словно свет ассоциировался у нее с водой или пищей. На щеке у нее было клеймо. Церберин приблизился. Она осталась на месте, так и не закрыв рот, словно ждала, даже когда Церберин осторожно повернул ее голову.

Клеймо изображало змею.

Человек, которым занимался Мендель Реох, в последний раз застонал, когда апотекарий убрал инструмент.

— В крови опасно высокая концентрация синтетических ускорителей роста, тестостерона и других стероидов. Мне нужно забрать его в апотекариум «Данталиона», чтобы провести более тщательное обследование.

— Возьмите его и еще одного и изучите их, насколько возможно. Полагаю, это и есть то, за чем мы пришли, — сказал Церберин. — Антилл, вызывай штурмовой корабль. Нам надо эвакуировать этих двоих подопытных.

— Но это — отклонение от плана миссии, брат-капитан.

— Мы сами виноваты. Не смогли предвидеть, что тут есть выжившие. Выполняй приказ, брат.

— Брат-капитан!

Стоя на вершине лестницы, ведущей на второй этаж, Тоск закинул комбиплазмомет за плечо и посветил прожектором на шлеме туда, где что-то заметил.

Церберин, Колумба и Реох немедленно подняли пистолеты.

Человек, одетый и без кандалов, попятился от луча. Как и его обращенные в скот собратья, он был обрит, заклеймен и лишен зубов. В отличие же от них, в лоб его были вживлены два желтых коренных зуба. Они напомнили Церберину о знаках отличия у ветеранов других орденов. Человек нервно облизал губы, прижимая к груди ржавое ведро, словно пытался за ним спрятаться. В ведре колыхалось красновато-коричневое желе — Церберин понадеялся было, что это отходы, но потом заметил испачканные этой субстанцией рты в стойлах по обе стороны прохода и с отвращением осознал: еда.

Человек обнажил десны, косясь на Тоска и остальных.

Потом он заголосил, и ночь словно всколыхнул сигнал воздушной тревоги.

Это длилось полсекунды — пока масс-реактивные снаряды из четырех стволов не разнесли его в клочья и испаряющиеся частицы не покрыли тонкой пленкой соседние стойла.

Человеческий скот, разинув рты, медленно облизывал губы.

Церберин задержал дыхание, пока не утихло эхо выстрелов. Цепи и шланги звенели и болтались. Хлюпали рты. Тоск прикрывал вверенный ему угол. Колумба спокойно отошел и прикрыл их с другой стороны. Церберин проверил экран визора. По тому заметались руны идентификации: слева был Тарсус, сверху — Хардран, Гален и его группа расходились по стойлам.

Ничего. Он позволил себе снизить градус боеготовности.

Из глубины комплекса раздалось вопросительное хрюканье, совершенно звериное, свиное. Церберин снова напрягся. В памяти его была еще свежа битва за Эйдолику, и дикарская речь-хрюканье противника запомнилась ему навсегда — до тех пор, пока смерть не освободит его от исполнения долга.