Желая умилостивить Канкрина, Гумбольдт обещал посетить еще больше шахт, упомянув также о своей надежде найти несколько редких видов флоры и фауны. Не стесняясь мелодраматичности, он добавлял хвастливо, что это последний шанс перед «его смертью»{1237}.

Итак, вместо того чтобы повернуть назад, Гумбольдт сейчас устремился дальше на восток, через Барабинские степи к Барнаулу и западным предгорьям Алтайских гор. Когда почти через месяц Канкрин получил письмо, Гумбольдт уже давно достиг своей цели{1238}.

Когда Гумбольдт покинул Тобольск и съехал с навязанного маршрута, он наконец воспрял духом. Спутники только дивились способности этого 59-летнего человека, всегда в темном сюртуке с белым галстуком и круглой шляпе, часами шагать «без малейших признаков утомления»{1239}. Он ходил осторожно, но решительно и твердо. Чем напряженнее была обстановка в пути, тем больше Гумбольдт наслаждался происходящим. На первый взгляд, эта экспедиция не должна была быть такой захватывающей, как южноамериканские приключения, но теперь она проходила в более дикой местности. Степи протянулись на восток от Тобольска на целую тысячу миль, до самого Барнаула, до подножия Алтайских гор{1240}. По мере продвижения путешественников по Сибирскому тракту деревни встречались все реже, но все же достаточно часто, чтобы менять лошадей; а в промежутках между деревнями земля была часто заброшена.

В этом запустении была красота. Летнее цветение превратило равнины в красно-голубое море. Гумбольдт видел высокий, подобный свечам иван-чай (Epilobium angustifolia) и ярко-синий дельфиниум (Delphinium elatum). В другом месте цвет давали ярко-красные зорьки (Lychnis chalcedonica), от которых степь, казалось, пылала огнем; вот только диких животных и птиц было по-прежнему маловато.

Ночью температура опускалась до 6 °C, днем подскакивала до 30 °C. Гумбольдта и его спутников донимали комары, так что впору было вспомнить их с Бонпланом мучения на Ориноко тридцать лет тому назад. Защитой служили тяжелые кожаные маски с прорезями для глаз, затянутыми сетками из конского волоса{1241}; маски позволяли уберечься от назойливых насекомых, но в них было трудно дышать. Стояла невыносимая жара. Но все это не имело значения. Гумбольдт пребывал в превосходном настроении, потому что он освободился от сдерживающей длани российской администрации. Путешественники ехали днем и ночью, ночуя в своих раскачивающихся экипажах. По ощущениям это было близко к морскому переходу: Гумбольдт писал, что они плывут по монотонной равнине, как по океану{1242}. За день они преодолевали в среднем сотню миль, за сутки – порой до двухсот. Сибирский тракт не уступал качеством лучшим дорогам Европы. Гумбольдт с гордостью отмечал, что они мчатся быстрее срочного европейского курьера.

Затем, 29 июля 1829 г., через пять дней после отъезда из Тобольска, все пришло к неожиданной заминке. Местные жители рассказали путешественникам о распространяющейся по Барабинской степи эпидемии сибирской язвы – «сибирском биче», как называли ее немцы{1243}. Первыми эта болезнь обычно поражает травоядных животных – крупный и мелкий рогатый скот, когда он заглатывает чрезвычайно стойкие споры бактерий, вызывающих болезнь. Неизлечимая, смертельная болезнь могла передаваться людям. Путь к Алтайским горам был один: прямиком через зараженный район. Гумбольдт быстро принял решение. Они поедут дальше, махнув рукой на сибирскую язву. «В моем возрасте, – сказал он, – нельзя ничего откладывать»{1244}. Всех слуг заставили залезть внутрь экипажей, и они упаковали провизию и воду, чтобы уменьшить контакт с, возможно, зараженными людьми и пищей. Однако им придется по-прежнему регулярно менять лошадей, а значит, рисковать нарваться на зараженную упряжную лошадь.

Так, молча, мучаясь от жары и тесноты в маленьких экипажах за плотно задраенными окнами, путешественники помчались по местности, сулившей погибель. «Следы язвы» были повсюду, как записал в своем дневнике спутник Гумбольдта Густав Розе{1245}. На въездах и выездах из деревень горели костры{1246}. Путники видели маленькие импровизированные лазареты и павший скот в полях. В одной деревеньке издохло полтысячи лошадей.

После нескольких дней пути в таких крайне стесненных условиях они доехали до Оби, служившей границей степи. По реке проходила также граница эпидемии сибирской язвы: чтобы сбежать от нее, надо было всего лишь переплыть через реку. Пока шла подготовка к переправе, поднялся ветер, быстро превратившийся в настоящую бурю{1247}. Для парома, на который путешественники готовились заехать, волны были слишком велики. В этот раз Гумбольдт не переживал из-за задержки. Последние дни всем им приходилось несладко, но теперь испытания подошли к концу. Путешественники лакомились жареной рыбой и радовались дождю, разогнавшему комаров. Наконец-то можно было снять маски, в которых впору было задохнуться. За рекой Гумбольдта поджидали горы. Переждав грозу, отряд переправился через Обь и 2 августа въехал в процветающий шахтерский город Барнаул. Гумбольдт почти достиг своей цели. Всего за девять дней они отдалились от Тобольска на целых 1000 миль{1248}. До Берлина было теперь 3500 миль – ровно столько, как подсчитал Гумбольдт, как от Берлина до Каракаса, только в противоположную сторону{1249}.

Через три дня, 5 августа, Гумбольдт впервые увидел поднимающиеся вдали Алтайские горы{1250}. В предгорьях имелись шахты и литейные предприятия, где они побывали, продолжив путь в направлении Усть-Каменогорска, крепости на границе с Монголией (Оскемен в нынешнем Казахстане). Оттуда в горы вели такие крутые тропы, что с экипажами пришлось расстаться; в крепости осталась и большая часть багажа{1251}. Двигаться дальше надо было в плоских повозках, какими пользовались местные жители. Часто приходилось слезать с них и идти пешком. Встречая на своем пути огромные гранитные стены и пещеры, Гумбольдт исследовал слои горных пород, делал заметки и рисунки в блокноте. Иногда, когда ученые-спутники Гумбольдта – Густав Розе и Христиан Готтфрид Эренберг – увлекались сбором растений и камней, он терял терпение и сам карабкался выше, в очередную пещеру{1252}. Эренберг бывал так воодушевлен растениями, что казакам охраны регулярно приходилось его искать. Однажды они обнаружили его мокрым до нитки посреди трясины, с какими-то травами в одной руке и в другой – видом подобным мху, который (превозмогая усталость, объяснял он) был аналогичен «покрывающему дно Красного моря»{1253}.