— Подожди, — прищурясь, радуясь свету, смотрела, как переливалась на траве узорчатая тень от березовых ветвей.

— Я опаздываю, — объяснил он и, вытащив ее из коляски, уложил на траву. Сначала расстегнул наручники, затем размотал ленту на ногах. Она, как лежала, так и осталась лежать. — Совсем сомлела?

— Да нет. Все думаю, а не врезать ли правой тебе по нижним гландам?

Он заржал, но на всякий случай отошел к мотоциклу. И уже оттуда сообщил:

— Ты свободна, Ксения. Конечно, придется тебе поплутать часок-другой. Но ведь хотя и не ближнее, но все же Подмосковье. Выберешься как-нибудь.

— Выберусь, если ты еще какой-нибудь пакости не устроишь.

Ксения поднялась и наконец с нескрываемым удовольствием потянулась.

— Ну я поеду, — объявил он, но на газ не нажал.

— Поезжай, — равнодушно напутствовала она.

Он долго-долго смотрел на нее и вдруг, будто вспомнив, спохватился:

— Да ты же без копейки! Мы твою сумочку по запарке забыли. — Он вытащил из кармана куртки пачечку купюр. — Держи. Надеюсь, до Москвы хватит.

Она взяла деньги, сунула их в карман джинсов и вежливо сказала:

— Спасибо. Прощай.

Он смотрел и смотрел на нее. Когда стало совсем неловко, предложил:

— Хочешь напоследок стихи? Не Гумилева, Анненского. Уж его-то ты любишь?

— Давай, — согласилась она. Ждала нечто трагедийное, а получила:

Ксения усмехнулась невесело.

— Ты, конечно, мерзавец, Денис-Георгий. Но почему же ты такой несчастный мерзавец?

Он тоже усмехнулся и ударил по газам. Мотоцикл слегка занесло на развороте, и ответ он уже кричал, стремительно удаляясь:

— Стокгольмский синдром, Ксюша!

Он исчез. Она дошла до ближайшей березы, сорвала листок, растерла в пальцах, учуяла пронзительный запах живой зелени и прижалась щекой к бело-черному колючему шершавому стволу.

Старый мотоцикл на малой скорости катил по самому краю крутого обрыва. Здесь когда-то был карьер, в котором добывали ценную белую глину, но не то глина закончилась, не то энтузиазм добывателей иссяк. Во всяком случае, карьер забросили, и в нем ручьи, подземные ключи, снег и дожди образовали мертвое озеро с бело-мутной водой. До ближайшего жилья было далеко, рыба в этой молочной мути не водилась, да и купаться здесь — удовольствие ниже среднего. А потому — решительное и все позволяющее безлюдье. Денис-Георгий по более темной воде определил глубокое место. Он заглушил мотор, снял с заднего сиденья рюкзачок, бросил его на землю, снова дал по газам и, разогнав мотоцикл, направил его к обрыву, ловко выпрыгнув из седла. Дважды высоко подпрыгнув на последних неровностях обрыва, «Иж», как азартный пловец с разбегу, нырнул в воду и пропал. Только легкие пузырьки выскакивали на том месте, где он сгинул. Потом и они исчезли.

Денис-Георгий, закинув рюкзачок за спину, шел бесконечным заболоченным полем, шел до тех пор, пока не заметил черную точку, которая по приближении превратилась в противоестественный здесь могучий джип. Не дойдя до машины шагов двадцать, он остановился и осмотрелся. Все как оговорено: на многие сотни метров вокруг плоская равнина, где не спрячешься, не затаишься. Он подошел к джипу, открыл дверцу, не влезая, повернул ключ зажигания и отскочил в сторону. Мотор заработал, и взрыва не было.

Но был выстрел, пуля попала точно в глаз, который превратился в темно-красный шар. Денис-Георгий постоял мгновение, пал на колени и рухнул животом вниз. Рюкзачок на его спине возвысился малым горбиком.

Они выбрались из незаметного окопчика и не спеша направились к джипу. Первым к покойнику подошел Альберт. Увидел, что стало с глазом Дениса-Георгия, и похвалил:

— А ты стрелок ничуть не хуже Эвы.

— Может, об Эве говорить не будем, дорогой?

Альберт мимо ушей пропустил просьбу кавказского джентльмена.

— Я о твоем выстреле. Хотя расстояние всего-то метров триста…

— Похвалил, а потом сомневаться стал, да?

— Просто похвалил. Обьпци-ка его!

Арсен глянул на свои тяжелые башмаки и твердо сказал:

— Не мое дело.

Не его — так не его. Альберт, осторожно обшарил карманы покойника. Что нашел — сложил в кучку. Распотрошил рюкзачок. Нужное отобрал, остальное вновь сложил в рюкзак. Отобранное кинул в пластиковую сумку. В руке у него остались четыре плоские книжечки.

— Четыре абсолютно чистых заграничных паспорта с настоящими визами. Остается только поменять фотографии. Сбрей свои усы и щетину. Да, хорошо бы перекраситься в блондина. И нет вопросов.

— Все сделаю. Давай ксивы.

— Сделать-то сделаешь, но как? Сфотографируешься и передашь фотки мне, — непререкаемым тоном сказал Альберт и спрятал паспорта во внутренний карман своей кожаной охотничьей безрукавки. — А что с ним делать? — Он кивком указал на бесформенную груду, еще недавно бывшую человеком. — Может, могилу выроем?

— Пусть здесь валяется. Могилу ему… Ишь барин.

В столовой Смирновых-Болошевых, сидя в общем круге за неохватным столом, Василий Корнаков обвел взглядом присутствующих и сказал, избирательно смотря только на Смирнова:

— Костя Ларцев — мой друг. Я знаю вас, Александр Иванович. Я познакомился с Сырцовым. Но кто такие все остальные?

Вслед за Корнаковым Смирнов с улыбкой оглядел всех и церемонно по очереди представил (называемые слегка склоняли головы):

— Моя жена Лидия Болошева. Журналист Александр Спиридонов. Кинорежиссер Роман Казарян. Писатель Виктор Кузьминский. Трое, как вы сказали, вам известны.

— Теперь я узнал имена и профессии присутствующих. Не мало ли? — вызывающе заметил Корнаков.

Смягчая обстановку, Лидия Сергеевна изволила пошутить:

— Александр Иванович немного напутал. Жена — это не профессия, это призвание. — Знала вздорный нрав муженька, но не сумела смягчить.

— Погоди, Лида. Вы, Василий Федорович, согласились на встречу со мной, зная смысл и содержание нашей беседы. Значит ли это, что вы полностью доверяете мне?

— Да, — хмуро, но без колебаний подтвердил Корнаков.

— А я в этом случае доверяю своим друзьям, как самому себе. Вам решать после всего сказанного, возможны или невозможны наши совместные действия именно в таком составе.

— Но не слишком ли нас много? И вряд ли в этом деле целесообразна коллегиальность, — заметно сдаваясь, все же позволил посомневаться Корнаков.