и жила с Бунаковым с 1879 года, сперва потихоньку, а потом почти въявь. Жена Бунакова узнала про его измену и много плакала, а он ее бил.

Дальше Петров рассказал, что со слов Бунакова знает, что Елена Шаршавина здесь весною родила, и он их видел обоих, а потом они уехали. Куда – он не знает.

– Только вчера не то в пять или в шесть часов вдруг отворяется дверь и входит он сам, Бунаков, – рассказывал дальше Петров, волнуясь. – Я уже все о деле по газетам знал. Я так и обмер. А он, бледный такой, криво усмехнулся и говорит: «Дайте чаю, если время есть!» – «С нашим удовольствием!» Я принес чаю, и мы стали пить, а я, собственно, все о нем думаю и как все это было. Пили, пили, я вдруг и говорю Бунакову: «Что это вы наделали такого?» Он даже стакан отставил, так затрясся, а потом и говорит: «Я… ничего… она сама отравилась, а я испугался». – «С кем же это вы труп увезли?» – «А не знаю, попался на улице какой-то рабочий. Штукатур, кажись. Я его и зазвал». – «Как же вы все это сделали?» – Он помолчал, а потом встал и вдруг заторопился. «Мне сейчас некогда, – сказал он мне почти шепотом, так что меня даже мороз по коже продрал. – Приходите завтра в двенадцать часов на Троицкий мост или вечером в Третье Парголово. Я вас на вокзале ждать буду. Там все расскажу, а здесь еще услышать могут».

Кивнул мне и ушел. Я сразу-то и не опомнился. А потом думаю: был у меня такой человек, а я молчал. Еще в ответе буду! И сейчас за ним, а он ушел черным ходом. Прислуги, как на грех, не было. Я и подумал: лучше приду да все скажу, тем более что меня ищут, а его тогда можно либо на мосту, либо в Парголове взять… Вот и пришел! – окончил он.

– И отлично сделали, – ответил я. – Так уж доведите дело до конца.

– Я с удовольствием!

– Я дам вам двух чиновников. Вы с ними пойдете сперва на мост и если его не найдете там, то поезжайте в Парголово и там укажите чиновникам на этого Бунакова.

– Очень рад служить для поимки закоренелого злодея, – ответил он витиевато.

Я позвонил, велел позвать двух агентов, Шереметьева и Тяпкина, и поручил им Петрова. Они ушли. Я уже знал, что теперь все дело раскрыто и убийца в наших руках.

На мосту они его не нашли и вечером поехали по Финляндской железной дороге. Я никуда не выходил из дома и ждал их с нетерпением.

Часов в 12 ночи меня позвали наверх. Я тотчас пришел и увидел Бунакова. Это был несомненный убийца. Невысокого роста, плотный, с равнодушным лицом и холодными голубыми глазами. Он сидел между агентами в совершенно непринужденной позе.

Я сперва позвал Шереметьева. Он рассказал мне, что на станции Третье Парголово они увидели его и на него указал им Петров. Они тотчас арестовали его и произвели обыск и затем составили акт о его задержании. Он отказывается от всего, даже от сокрытия трупа.

Я распорядился, чтобы завтра утром произвели в его комнате обыск (оказалось, он снял комнату в Третьм Парголове) в доме Сосницына, и приказал ввести Бунакова.

Он вошел, издали поклонился и остановился. Я подозвал его ближе. Свет лампы падал ему на лицо.

– Ну, расскажите мне, как вы это все сделали? – спросил я его.

– Ничего я не делал, – ответил он, – и ничего не знаю.

– Для чего же вы с Лиговки очутились в Парголове?

– Рассорился и уехал. Ее там оставил.

– Так. А что же вы это Петрову говорили?

– Кому-с? Аполлошке этому? Ничего не говорил ему, а что он набрехал, не знаю.

– Отлично!

Я позвонил и молча подал рассыльному бумажку, на которой написал требование сейчас же привезти извозчика и маляра. Несмотря на поздний час, я решил довести дело до конца и послал за ними.

– Не хотите ли чаю? – спросил я его.

– Нет-с, благодарю.

– Как угодно. Да что вы стоите, присели бы. В ногах правды нет, – добавил я шутливо.

– Ничего-с, и постою!

Я закурил папиросу и молча стал разглядывать его. Он стоял потупившись, стараясь казаться равнодушным, но, видимо, волновался и недоумевал, почему я его не отпускаю.

Прошло более получаса в совершенном молчании. Я уже знал теперь, что он во всем сознается. Это ожидание достаточно утомило его.

Наконец явился рассыльный. Я знаком приказал ввести извозчика и маляра. Бунаков увидел их и побледнел. Наивный человек, он, вероятно, не допускал мысли, что их найдут.

– Он? – спросил я.

– Он самый! – ответили они в один голос.

– Скажите ему, что вы его знаете! Сперва ты, – приказал я маляру.

– Чего ж говорить, – ответил он бойко, – он и сам меня признал…

Действительно, Бунаков был подавлен.

– Ну, идите!

Они ушли.

– Что же, вы и теперь будете отказываться, что свезли труп Шаршавиной на вокзал?

Бунаков переступил с ноги на ногу.

– Нет, зачем же, – ответил он. – Действительно отвез… Мой грех… Напугался и отвез…

– Чего же вы напугались?

– А как она скоропостижно померла. Только приехали, она и померла. Думал, затаскают…

– А теперь лучше вышло?

– Оно так, да разве в то время думаешь…

– Расскажите, как она умерла? От чего?

– А не знаю. Так, слабая стала…

И потом он рассказал.

Приехали они в ночь на субботу, со 2-го на 3-е. День провели в номере вместе и вместе вечером пошли ко всенощной, к Знаменью. По дороге домой купили булок, чай пить. Пришли, а с ней дурно стало. Спазмы в груди, конвульсии. Он ей грудь растирал, воды давал, чаем поил. Потом легли спать: она – на кровати, а он – на полу. Утром в воскресенье проснулся, а она холодная.

– Умерла, – окончил он свой рассказ, – я испугался, ну и сделал все, чтобы отстраниться…

– Куда вы потом сами поехали?

– Всю ночь по улицам ходил. Потом на Выборгской комнату снял, а затем в Третье Парголово уехал.

По дороге домой купили булок, чай пить. Пришли, а с ней дурно стало. Спазмы в груди, конвульсии. Он ей грудь растирал, воды давал, чаем поил. Потом легли спать: она – на кровати, а он – на полу. Утром в воскресенье проснулся, а она холодная.

Большего я от него не добился, да мне, собственно, и не нужно было. Дальнейшее было делом следователя.

Между тем вскрытие показало, что Елена Шаршавина умерла от отравления. В то же время по справке, присланной уфимским