этой гнетущей таинственностью. – Спасибо, Имран. Ты иди, отдохни, мне надо побыть одному.

– Да хватит тебе, пошли со мной…

– Нет, только не сегодня. Чтобы ты не беспокоился, могу тебе пообещать, до утра за пределы этого двора я не выйду.

– Ну, ладно. Это хоть что-то… Спокойной ночи… И не мучай себя, найдется твой абрек…

…Ровно в полночь, очистив сердце свое и сознание от мусора сиюминутных и мелочных желаний и мыслей, Алхаст стал в середину комнаты, повернулся лицом на юг и искренне, твердым голосом произнес торжественный обет:

– Во имя Милосердного и Всесильного Бога! Даю обет держать очищающий трехсуточный пост. Уповаю на милость Господа моего, прошу Его о прощении моих вольных и невольных грехов! Хвала Всевышнему! Хвала Всевышнему! Хвала Всевышнему!..

*********

Глава 6

Летняя жара безжалостно выжигала землю. Из глубин бледно-синего неба без единого, даже самого тонкого, облачка густыми и частыми волнами изливалось вниз испепеляющее дыхание необычайно яркого солнца. С самого утра стояла удушающая духота, словно огромные меха выдували на этот мир весь жар небесного горна. Улицы были пусты. Ни птичьего гомона, ни обычного для аула многоголосья домашней живности. Одни лишь суетливые куры копошились в пыли, изредка оглашая округу прерывистым кудахтаньем. И истощенные деревья, давно не насыщавшие пористые жилы свои дождевой влагой, стояли понурые, лениво опустив к самой земле вялые ветви со съежившейся листвой.

Алхаст завесил окна темным покрывалом, расстелил прямо на полу матрас и прилег. Стены дома, обмазанные толстым слоем глины, создавали хоть какую-то прохладу, но жара с улицы все же пробивалась внутрь. Как только ей удавалось находить щель где-нибудь по краям покрывала, и тонкий лучик прорезал полумрак комнаты, по коже Алхаста пробегала мелкая дрожь. В такие мгновения становилось особенно невыносимо. Иногда ему начинало казаться, что во всем его теле не осталось ни капли жидкости. Он давно уже не потел. Во рту все пересохло, источник под языком не выделял влаги даже на то, чтобы смочить горло. Алхаст был уверен – кадык настолько натер его стенки, что вот-вот протрет в них дыру. Губы потрескались и кровоточили. Язык так и тянулся лизнуть эту капельку теплой влаги. Но тело Алхаста все еще оставалось под властью его воли – он вытирал губы и продолжал выстаивать пост.

Вот уже третьи сутки во рту Алхаста не было ни капли воды и ни крошки еды.

Если бы он все это время провел без лишних движений, экономя силы, может, и не был бы так истощен. Вообще-то он и собирался просидеть эти дни дома, посвятив себя очищающим молитвам. Но беспокойство о судьбе Руслана и чувство собственной вины не покидали его ни на минуту. Двое суток, почти без отдыха, он носился по людным и безлюдным местам во всей округе, надеясь отыскать хоть какой-то след этого несчастного человека. Дважды, глубокой ночью, побывал и на кладбище, именно у той самой могилы, где впервые встретился с ним. Был и в Чухажийлане, бродил по лесам вокруг поляны. Звал его и шепотом, и криком. Старательно выводил Во-о1 – Во-о, Руслан! – чтобы тот, услышав свое имя, понял, что зовет его человек, а не какой-нибудь джинн или другая нечисть. Все тщетно. Руслан исчез, словно камень, брошенный в пучину. Алхаст потерял уже всякую надежду найти его, если тот сам не подаст какую-нибудь весточку. Эта беготня, вкупе с постоянным нервным напряжением, вконец измотала его. Да еще и это пекло на улице… Такой жары в этих краях не помнили даже старожилы!..

…И сила телесная, и все богатства мира, и все наслаждения, которые они приносят… оказывается, все это ничто… Человеку следовало бы искать другое богатство и другое наслаждение… И ищущий ведь найдет их!.. Алхасту казалось, что теперь он уже близок к пониманию, полному осознанию этой простой, но очень важной истины.

«Люди!.. Люди разумные! Что с нами происходит, что мы делаем? Почему мечемся во все стороны, как угорелые? К чему эта слепая беготня? Что мы такого потеряли и что ищем? Все, на что натыкаемся, валим в грязь; все, что попадается под ноги, топчем. Все, что радует глаз, что слышит ухо – себе. Все себе!.. Гоняемся за никчемным и сиюминутным, выкидываем прочь истинное, вечное… Неужели мы превратились в безмозглую скотину, живущую только инстинктами?

Эх, Люди… Разумные люди… Почему нас не огорчают горести собратьев, пусть и незнакомых нам? Почему вид голодного, исхудавшего, беззащитного животного не вызывает у нас слезу? Почему не уносим с собой хотя бы частичку горя ближнего своего… почему забываем о нем, как только поворачиваемся спиной? Почему в нас нет понимания и сочувствия и к барсу, охотящемуся за определенной ему Небом добычей, и к трусливому зайцу, спасающему свою трепещущую душу… почему в нас нет одинакового сочувствия к ним обоим?..

Люди!.. Люди разумные! Не корноухие же твари нас в гнездах высиживали, не ушастые же твари нас в норах и стойлах на свет произвели… Мы же люди – частица духа Божьего. Мы же не животные, рожденные животными. Нельзя нам жить всего лишь инстинктами, будто неразумные звери. На нас же долг – долг Человека, рожденного Человеком. Берегите, люди… Люди, берегите в себе человечность!»

Алхаст присел и, по-стариковски перекрестив ноги, попытался сосредоточиться на молитве. По давней своей привычке, он старательно помассировал темя. То же самое проделал и с висками, крепко прижимая пальцы. Немного взбодрившись этим древним способом, он взял четки, висевшие над изголовьем кровати, и стал их перебирать…

Алхаста окутывал сон… «Я избавлю тебя от всего, – сладостно нашептывал сон. – От усталости, от жажды, от голода… от всего». Верным товарищем, другом сердечным кружил сон вокруг Алхаста. Его нежный, убаюкивающий, расслабляющий голос явственно слышался ему. «Ну, пусти меня, – просил сон. – Я насыщу плоть твою живительной влагой, утолю твой голод, сладкой негой обволоку твое уставшее тело. Пусти… пусти меня к себе…» Сон лез и лез. Без грубости, без спешки и резких наскоков. Медленно, шаг за шагом, словно опытная зрелость к наивной девственности, подступал он к растворяющемуся в тумане сознанию Алхаста.

Алхаст тряс головой, трижды по три раза делал глубокие вдохи и выдохи, пытаясь усилием воли переключить уже начинающее дремать сознание на свои продолжительные молитвы. Не для того он подвергал себя этому тяжелому испытанию, чтобы идти на поводу у телесных слабостей.

«Как же ты устал, – снова подступал сон. Ласково, нежно, словно единственный избалованный ребенок единственной и дорогой сестры к единственному любящему дяде. – Ну, не гони меня. Я из тех,