Музыка на миг стихает. Диджей начинает бредить в микрофон что-то о том, что вот сейчас будет номер специально для всех классных чувих с Нижней Лиманской, которые такой большой группой приехали на охерительную дискотеку в Зыборк.

Только теперь я замечаю, что на Быле кожаная, слишком маленькая куртка, нахальные золотые часы, под курткой – обтягивающая футболка с пальмой и надписью «Майами». Гжесь, я все еще думаю о Гжесе и чувствую что-то в глотке, оно распирает мне горло, оно соленое и острое, словно я проглотил лавровый лист, когда ел суп.

Я беру стаканчик, опрокидываю, водка очень холодная. Будь она немного теплее, наверняка была бы на вкус словно растворитель лака.

– Ты один? – спрашивает Быль. К нему подходит очень молодая, некрасивая и худая девушка с резкими чертами лица и с рыжими волосами, говорит что-то ему на ухо, он улыбается, обнимает ее за талию, потом отпускает. Я вспоминаю какие-то осколки его истории, сшиваю их в голове из статусов, заметок, фоток – ребенок? жена? – но эта девушка наверняка не жена. И я тоже откуда-то ее знал. Но словно сквозь туман. Может, я просто всех откуда-то знаю.

– Что, к старику на побывку? Я проездом, через неделю сваливаю, – говорит Быль.

– Нет, я вернулся навсегда. – Проходит несколько секунд, прежде чем я сам понимаю, что сказал.

– Навсегда? Ты? Сюда? Звезда из Варшавы? – фыркает он, похоже развеселившись. Выглядит так, словно и правда услышал хорошую новость. Чувак, который стоит рядом, плотный кабан в облегающей куртке с капюшоном, при слове «Варшава» поворачивается в нашу сторону.

– Сука, а что случилось? Не секу, правда, просвети меня, – говорит Быль весело, но потом лицо его меняется, он смотрит на меня внимательно и спрашивает: – Что-то с отцом, с Томеком? Он болен?

Я качаю головой, выпиваю еще «гильзу» и чувствую себя пьяным, но мне это не помогает. Музыка становится тише, словно в одной из колонок сломался динамик низких тонов, устав от непрестанного грохота басов. Но никто не обращает на это внимания.

Я должен найти Гжеся.

– А я развелся. Жуткое дерьмо было, но я сумел выбить контакт с ребенком, алименты – невысокие, а потому все айс, – говорит он, неспрошенный, глядя на меня, теперь внимательно зондируя мое лицо. – Ну и неплохо, мы теперь сидим в Бельгии, саженцы, сечешь, домик от фирмы.

– У тебя есть контакт с Трупаком? – спрашиваю и припоминаю пост Быля где-то годичной давности о том, что у него уже нет сил, что долги в десятки тысяч евро, что он уже закинул в комнате кабель на крюк и завязал петлю. Как видно, теперь полегчало. Я радуюсь.

– Да хуй там, а не Трупак. Знаешь, каждый пытается тебя нагнуть, – говорит он. – Всякий тебя дурит. Мы были друзьями. Могли на тебя рассчитывать, Миколай.

Его глаза превращаются в треснувшие, маленькие стеклышки. Может, это водка, а может, трещина в его жизни, которую он не может скрывать дольше чем несколько минут. Выпивает еще одну водку, подает мне стаканчик.

– Ну, я пошел, да? – говорю ему, глядя в сторону двери. – Правда, охерительно было тебя встретить, брат.

– Миколай, чего ты гонишь? – спрашивает он. – Ведь мы только начали.

– И сейчас продолжим. Только погоди, я должен выйти.

И прежде чем он что-то успевает мне ответить, я ныряю в толпу, протискиваюсь, кого-то отталкиваю, кто-то толкает в ответ меня – слава богу, в сторону выхода, не к Былю, некрасивой девушке, барменше и бару. Я иду по лестнице. Слышу, как парень на входе кричит, что не поставил мне печать. Я не отвечаю. Ниже, на одной из последних ступеней, едва не опрокидываюсь, наступив на скользкую лужу неопределенного типа.

Осматриваюсь. Под кабаком стоят люди, девушки пытаются дозвониться своим парням, вися друг на дружке, пьяненькие и покачивающиеся. Но Гжеся нет.

За углом – узкая, слепая улочка, я помню. Когда-то там был компьютерный магазин, потом, кажется, разорился, и теперь там швейная мастерская. Когда «Андеграунд» был еще «Презентом», те, кто во время распития водки и пивка вдруг чувствовали себя не совсем хорошо, шли в эту слепую улочку и решали свои проблемы.

Всего несколько шагов на хрупающих под ногами стеклах, раздавленном мусоре. Там двое чуваков, что стоят напротив третьего, прижатого к стене. Я не вижу, кто это.

– Ну и что теперь, сука? – говорит один из них, а тот качает головой. Их ведь двое. Достаточно подойти к одному и ударить его чем-то сзади, камнем, бутылкой. Да, достаточно. Я смеюсь сам над собой. Такие вещи проще всего в воображении.

– Сука, такой крутой парень был, а теперь что? – спрашивает один из них.

Я осторожно наклоняюсь и начинаю ощупывать рукой грязную землю в поисках чего-то, что удобно ляжет мне в мою старую, вялую руку.

– Ну, давай, скажи, что ты там базлал?! – поддерживает первого второй – высоким и тонким голосом. Это какой-то ребенок, только после мутации голосовых связок.

– Что, сука? Что тут происходит?! – Тот, что постарше, вдруг оглядывается, и я понимаю, что он меня заметил, и тогда чувак, что стоял под стеной, кричит что-то вроде:

– Покеда, сука! – И убегает, очень быстро, легким шагом очень худого человека, и когда проносится мимо, я уже знаю – я уже уверен, что это никакой не Гжесь, что это какой-то молодой парень, который слишком долго смотрел на чью-то девушку или обронил несколько наглых фраз не в ту сторону.

Я вижу их отчетливо, на взводе, с лысыми головешками, со зрачками, расширенными на весь глаз. Может, я знаю их старших братьев. Может, даже я знаю их родителей.

– Там нет выхода, – показывает один пальцем.

– А мне казалось, что есть, – отвечаю и встаю, и только тогда вижу, что оба они значительно ниже меня.

– Ага, ну ладно, – роняет невнятно тот, что постарше и добавляет: – А у вас нет сигаретки?

Я качаю головой. Они идут за угол, направляются влево, вперед, в Зыборк, а я иду направо, назад к клубу. У выхода, на улице, все еще кипит несколько мелких свар, какая-то девица отталкивает худощавого паренька, который, кажется, хочет ее поцеловать, но пьян настолько, что лишь ныряет головой в воздух, второй же говорит что-то в телефон, громко и невнятно. Срывается ветер, резкий, пронзительный. И только теперь, в свете фонаря, я вижу, что после драки с Гжесем под домиком лесничего у меня вся рубаха в земле и траве.

– Эй, – слышу позади знакомый женский голос, настолько знакомый, что на миг у меня останавливается сердце.

Это девушка из бара. Опирается о стену, курит, смотрит на меня так, как смотрит на все: с печальным, усталым равнодушием.

– Теперь ты меня узнал, – она скорее утверждает, чем спрашивает.

– Теперь я тебя узнал, – отвечаю я.

Тогда ей было лет восемь, и она бегала у нас под ногами, пряталась под столом, играя со своей сестрой в прятки, а Дарье приходилось выгонять ее во двор, чтобы мы могли остаться наедине хоть ненадолго.