— Вспомни Закон Конфискации. Вспомни Кордея и то, что случилось с ним. Или ты хочешь, чтоб мы нашли какой-нибудь необитаемый мир за пределами Окраины и поселились в нем? На долгие годы?

Шандра покачала головой: Ее глаза подозрительно блестели.

— Нет, Грэм, не хочу. Без людей, без сверстников наш мальчик вырастет дикарем, а мы не должны лишать его детства. Нам гораздо больше подходит какой-нибудь тихий высокоразвитый мир вроде Со-ляриса… чтоб было море и горы, и красивые города, и множество университетов… — Она шмыгнула носом и вдруг расплылась в улыбке. — А знаешь, Грэм, я ведь придумала! Придумала, как обойти закон! Как прожить на планете несколько лет и не лишиться “Цирцеи”! Моя принцесса выглядела такой счастливой, что я чуть сам не разрыдался. Все хитрости и уловки спейстрейдеров были давно известны, и ни одна из-них не гарантировала успеха. Торговец должен летать и жить на своем корабле и должен расстаться с женщиной, которая хочет детей. Собственно, не навеки: что мешает вернуться лет через двадцать-тридцать, когда его возлюбленная натешится материнством?.. Правильно — ничего! И вернувшись, наш торговец обнаружит, что у возлюбленной новый супруг и новые дети, если в мире, где он ее оставил, еще не ограничена рождаемость… Такова жизнь! Даже для нас, бессмертных, расстаться на долгие годы — все равно что потерять друг друга.

Тем временем Шандра, вытерев слезы, с энтузиазмом посвящала меня в свой план:

— Нам надо выбрать такую планету, где люди не слишком отличаются от нас, чтобы мальчик не выглядел среди детей чужаком. Конечно, там все должно быть: большие города, океан, леса, животные… Как на Малакандре, но не так жарко… Как на Соля-рисе, только суши побольше… И еще хотелось бы, чтоб в том мире знали, кто ты такой, и относились к нам с уважением… и чтоб у тебя нашлось занятие на несколько лет… ну, например, ты мог бы преподавать в университете… И, конечно, мир, который мы выберем, должен быть… как ты говоришь? Устойчивым? Нет — стабильным! Никаких катастроф, никаких войн и никаких опасных научных опытов! Никаких диктаторов и арконов! И никаких…

— Подожди, — прервал я ее. — А что же будет с “Цирцеей”?

Зеленые глаза Шандры широко распахнулись:

— Как, разве я еще не сказала? Ты запрограммируешь прыжок на два с половиной года в самом безопасном направлении; “Цирцея” прыгнет, а потом прыгнет снова — в ту систему, где мы ее будем ждать. Понимаешь, она вернется за нами! И подберет нас! Через пять лет! И мы улетим — вместе с нашим сыном! Она торжествующе уставилась на меня. Тяжкие будут пять лет, промелькнуло в моей голове. Ждать и думать: вернется — не вернется… Каждую ночь и каждый день… А если все-таки вернется и пойдет на ионных двигателях к планете, вот тут-то за ней и начнут охоту! Еще бы! Через год она будет считаться бесхозным имуществом, и всякий, кто первым доберется к ней, тот ее и подберет — согласно Закону о Конфискации. Я должен быть очень шустрым парнем, чтоб обскакать десяток тысяч претендентов…

Но обсуждать это с Шандрой не стоило — ведь она так верила в меня, в мой разум — или в мое хитроумие. К тому же были другие обстоятельства, более веские и серьезные, и под их напором весь ее план, все ее хрустальные мечты обращались в пыль. Я — именно я! — должен был их разбить!

Я чувствовал себя ужасно. Я не сомневался, что желание Шандры не было навязчивой эгоистичной идефикс неукротимых матерей. Она любила меня, она ревновала меня к прошлому, и это, быть может, явилось толчком, пробудившим в ней жажду материнства. Вполне естественный порыв… естественный и безудержный, если вспомнить о силе ее характера, ее терпении и гордости. Внезапно я понял, что ее любовь ко мне была не одним лишь источником счастья, дарившим наслаждение; она еще налагала огромную ответственность. Я взял Шандру за руку, и мы покинули мостик. Слева и справа от нас круглились стены кольцевого коридора; две стальные переборки разгораживали его, отделяя западный сектор от восточного. Пол был покрыт пластиком, имитировавшим ковровую дорожку, на потолке сияли овальные светильники, и их отражения яркими пятнами скользили по дверям кают. Светло-серые хромированные двери — хранилища, кладовые и медотсек; двери поуже, обшитые дубом, — наша столовая и спальня; широкий проем под аркой ведет к гимнастическому залу. Все такое знакомое, привычное… Эта картина успокоила меня; я был в своем доме, а в нем, как известно, и стены помогают.

Я привел Шандру в кают-компанию — она же гостиная, библиотека и мой кабинет. Здесь стояли шкафы с настоящими древними книгами, письменный стол из кедра (я вывез его с Пенелопы), пара кресел и мягкая кушетка; на дальней стене серебрились экраны, а над шкафами и столом тянулся фриз картин. Большей частью пейзажи, писанные маслом, изображавшие водопад в горах Эдема, хвойную рощу на Секунде, шторм в океане Авроры или равнины Огайо — разлив золотистых полей маиса и затерявшийся среди них фермерский домик. Над домом, почти над самой трубой, плыли тучи, но в разрывах меж ними виднелось небо — точно такой лазурной голубизны, каким я помнил его с детства.

Я сел на диван; Шандра прилегла, доверчиво опустив головку мне на колени.

Я коснулся ее волос. Их цвет был таким же, как у маисового поля на картине.

— Милая, ты ведь знаешь, что дети растут и становятся взрослыми? И что этот процесс остановить нельзя?

— Знаю. — Она шевельнулась, потерлась щекой о мою ладонь. — Ну так что же?

Я уверена, что наш мальчик получит хорошее воспитание. Он будет заниматься с “Цирцеей”, в ее лабораториях и в гимнастическом зале, и с тобой — во время наших перелетов. А когда мы опустимся “вниз”, он встретит других людей и сможет у них поучиться — у самых лучших и знающих, у тех наставников, которых мы выберем для него. Он получит прекрасное образование! Он… — Заметив мою невеселую улыбку, Шандра сбилась и заглянула мне в лицо. — Ты сомневаешься, Грэм? Боишься, как бы не избаловать его? Думаешь, он вырастет самовлюбленным и испорченным? Сын такого великого человека?

Я криво усмехнулся:

— Нет, проблема в ином. Ученье, воспитание, образование — все это игры для ума, но у тела есть свои потребности. И они просыпаются лет в пятнадцать, а в двадцать их уже не удержать. В двадцать его не устроят эротические нейроклипы. Ему захочется чего-то более реального и… ммм… более возвышенного. Шандра встрепенулась. Кажется, этот аспект нашей проблемы ей в голову еще не приходил.

— Ну-у, — протянула она, — мы же будем посещать множество миров…

Найдутся там и девушки, и женщины… и всякой польстит его внимание… Ведь мальчик — твой сын! Сын капитана Френча! Юноша со звезд!

— Вот именно, — заметил я. — Теперь представь, что ему исполнилось семнадцать и что мы попали в прекрасный мир, в Эдем, — тут я кивнул на картину с водопадом, — где есть все, что душе угодно: горы и города, леса и равнины, реки и океаны,” и, конечно, девушки. Очаровательные девушки! Он вращается в молодежной компании; он — сын капитана Френча, он экзотичен, богат и хорош собою, и юные леди идут в атаку со всех сторон, с фронта, с тыла и с флангов. Уверен, долго ему не продержаться. Он выберет кого-нибудь, влюбится и завязнет в этой любви по самые уши. Так?