Руки прапорщика мыты-перемыты, а вот ногти выдают его с головой… «Нечистое дело!»

— Вы работаете и на станке? — спросил снова.

— Приходится, когда бываю в депо.

— Тогда… странно, — улыбнулся Мышецкий.

— Что вас удивляет, князь?

— Кто-то в депо пошутил над вами и подсунул вам станок печатный вместо слесарного. А вы и не заметили, прапор!

Беллаш густо покраснел. Долго молчал.

— Благодарю, — буркнул наконец в тарелку.

— Всего пятнадцать копеек, — шепнул ему Мышецкий, — стоит чудесное глицериновое мыло. Вот вы и попробуйте…

После чего отвернулся — демонстративно. Имя князя Трубецкого, знаменитое после его речи перед царем, снова засияло во всем либеральном блеске даже здесь — на задворках великой империи.

— Адрес! — названивал Бобр в колокольчик. — Надо послать князю адрес. Прочувствованный! С приложением списка подписавших его. А список, конечно, по алфавиту… Я, кажется, первый!

— Конечно, — заметил Беллаш, — мое «бе» идет перед вашим «бо», но так и быть, Авдий Маркович, я вам уступаю первенство.

— Я тоже отчасти знаком с русским алфавитом, — засмеялся генерал Аннинский. — Или же ныне мое «а» задвинули после «б»?

Гости потянулись в конец стола, чтобы подписаться под адресом, а Беллаш, улучив минуту, спросил у Мышецкого:

— Князь, вы, кажется, посещали господина Борисяка?

— Да. По долгу службы. Чтобы спросить о претензиях.

— По долгу службы… Ну что ж. Госпожа Корево бывает здесь редко. Только мы, степные сурки, любим выболтаться у Бобров за всю неделю сразу… А сколько сейчас времени, князь?

— Половина восьмого, сударь.

— А в восемь, — подсказал Беллаш, — Галина Федоровна имеет обыкновение ужинать в кухмистерской…

Акушерка ела сочные сосиски, двумя пальцами держала кренделек. Возле локтя лежал старенький ридикюль. Она не заметила появления Мышецкого, а он издали полюбовался всем — и ее одиночеством, и ее простотой, и чистым задумчивым обликом.

— Добрый вечер, — подошел он к женщине. — Вы разве более не бываете у Бобров? Я нарочно приходил, надеясь застать вас…

— Спасибо вам, князь, — и стала еще милей от улыбки; две глубокие ямочки на щеках были просто прелесть! — Но чем я обязана вашему высокому вниманию?

— Не надо так, Галина Федоровна; пусть мое высокое внимание распространяется исключительно на моих чиновников. А вам принадлежит внимание иное — нижайшее и покорнейшее… Простите, что я так наскоком выражаю вам свою симпатию к вашей особе!

— Serge, — вдруг певуче раздалось за спиной, и Мышецкий похолодел: «Алиса?» Но в дверях стояла, закутанная в серебристый плащ, Ксюша Жеребцова. — Serge, Serge, — томно выпевала она, — где же вы? Разве можно так надругаться над женщиной? А-а, вы уже с другою… Вот оно что, Serge!

Корево раскрыла свой потрепанный ридикюль и уничтожила князя великолепным лучистым взглядом. Кликнула лакея:

— Никита! Восемь копеек. Кладу…

Мышецкий торопливо сунул ей письмо от Борисяка. А в дверях, как олицетворение оскорбленной невинности, застыла со слезами на глазах татарская прекрасная мадонна, Сергей Яковлевич почти выпихнул ее на улицу и там, в темноте, покрытой сеткой дождя, накричал на нее:

— Надо же иметь разум! Нельзя мою минутную слабость обращать в мой позор… Что вам от меня, сударыня, нужно? Дом вы от меня уже получили? Ваш супруг ходит в моем халате? Двух казаков для охраны имеете? Так оставьте же меня, наконец…

— Что за письмо ты передал этой ужасной женщине? Кто она?

Ну, это было уж слишком…

— Сударыня, — сказал он Ксюше, — Серж Сержем, но я могу стать и «вашим сиятельством». У меня множество полномочий, и право высылки из губернии неугодных лиц — за мною, так и знайте!..

Беллаш толкнул калитку, и собака приветливо замахала ему культяшкой хвоста, как другу. Казимир провел его внутрь дома:

— Проходите, Женя… Ну, что там у Бобров?

— Да все об автономии. Сейчас это модно! Скоро, наверное, и корпус жандармов будет работать на автономных началах. Самостоятельность университетов — это хорошо. Но вот ректор Трубецкой — вряд ли на месте. Он же — мистик! Масон, колдун, знахарь…

Потом спросил у Казимира — нет ли в доме глицеринового мыла.

— Глаша! — крикнул Казимир. — А где зеленое мыло?

— С ума сойду! — ответила из кухни Глаша. — Помешались вы на этом мыле, что ли? То в больнице, то дома — везде зеленое…

— Неприятная новость, — признался Беллаш. — Этот чудак губернатор, кажется, меня заподозрил. Оно и верно: руки выдают!

— Плюньте, Женя! Это он вам сказал про глицериновое мыло?

— Да.

— Ну, не выдаст. Он и Борисяку зеленое мыло советовал…

Зажгли фонарь «летучая мышь», прошли в сарай. Там, за поленницей дров, была у них новая печатня. Казимир присел к земле, высыпал из пестрых игрушечных коробок наборы детских буковок. «Детская типография»! Мамочки, когда ребенок ознакомится с кубиками, покупают ему вот такие типографии. Пусть сынок, чтобы не шумел, и дальше тихо «подпольничает», а то уже голова от игр раскалывается… Теперь вот и взрослым дяденькам пригодилось!

Беллаш взял буковку, тисненную из гуттаперчи.

— Верстатки сделал? — спросил.

Казимир молча показал, как собрать и держать буквы.

— Начнем?

Под фонарем разложили бумажку с текстом: опять бойкот думы, разоблачения либералов, сладко глаголящих по гостиным, вроде уренского Бобра. Только к четырем часам утра закончили.

— А что? — полюбовался Казимир. — Не так уж и плохо… А?

— Читать будут, — ответил Беллаш. — Без очков разберутся!

Обычно после ночи боль в виске отходила, тишала. Но сегодня проснулся сразу с головной болью, сгорая от стыда за вчерашнюю сцену в кухмистерской. «Конечно, разве теперь подойдешь к госпоже Корево?» Печально ступали по лужам лошади, отвозя губернатора на службу. Приехал и первым делом позвал Огурцова:

— Драбант! Двухспальную…

Потом оба скучно жевали сыр.

— Болит вот тут, — жаловался. — Не пойму — что? С чего?

— Может, на трех постелем?

— С утра-то! Впрочем — лейте…

Блаженно разлился по телу оживляющий алкоголь. Сознание, здравое и точное, не покидало его. Но зато боль утихла, а вчерашняя сцена с Корево и Ксюшей стала казаться забавным водевилем.

— Дремлюгу! — велел. — Пусть явится сегодня…

Дремлюга пришел сам — без вызова. Чем-то озабоченный.

— Новости? — спросил его Мышецкий.