Ее все еще держит у ворот охранник, а я напряженно слежу за ними через жалюзи.

Надо взять себя в руки. Надо выйти и поговорить с ней. Без истерики. Спокойно и твердо. Но сомневаюсь, что получится.

Мне очень хочется быть такой же сильной и хладнокровной как Герман, уметь разговаривать как он, но я паникую и ничего не могу с этим поделать. Меня буквально трясет. Сердце бешено колотится. И в таком состоянии я и двух слов толком не свяжу. И все же я, накинув куртку, выхожу во двор, внушая сама себе: «Успокойся. Соберись. Ты сможешь».

— Лена, к вам тут гостья, — оглянувшись, говорит охранник и указывает на Вику. — Говорит, она дочь губернатора Леонтьева. Пропускать?

— Ну, здравствуй, — ослепительно улыбается Вика. — Поговорим? По-моему, давно пора.

Нащупываю в кармане сотовый. Вот он где. Сжимаю его, как будто это может придать сил или уверенности.

— Почему нет? — отвечаю ей почти ровно, хотя внутри по-прежнему потряхивает. Затем обращаюсь к охраннику: — Да, пропустите, пожалуйста.

54. Лена

Вика явно тут ни разу не была. Идет и озирается по сторонам. Я следую за ней и на ходу успеваю отправить Герману коротенькое сообщение: «Здесь Вика».

Смотрю, через весь двор ко мне трусит Лада, немецкая овчарка. То есть не ко мне, а к Вике. Она только чужих встречать выходит.

— Отгони собаку! — пугается Вика, когда та ведет носом возле ее ног и тихо рычит.

— Она не тронет, если не будешь делать резких движений, — повторяю ей слова Германа.

Он мне так говорил, когда пару недель назад привез Ладу сюда из дома своего отца. Заставлял меня ее кормить, говорить с ней, чтобы она меня поскорее признала не как хозяйку, конечно, но как «свою». Сам стоял рядом на всякий случай, но я все равно нервничала. И до сих пор, если честно, напрягаюсь, хоть Герман уверяет, что Лада обученная и никогда просто так не набросится. И когда его нет дома, даже не суюсь в ту часть двора, где она обитает.

— А я гляжу, ты тут хорошо освоилась, — хмыкает Вика. — В доме моего жениха.

Мы поднимаемся на террасу. И я останавливаюсь почти напротив входной двери, чуть наискосок, облокачиваясь одной рукой о перила.

— Извини, в дом приглашать не буду. Если есть что сказать — говори здесь, — кивком указываю я. Вроде даже смогла произнести это более-менее твердо, несмотря на внутреннюю панику.

Лада устраивается прямо у двери на коврике, положив морду на вытянутые передние лапы. Она будто бы дремлет, только вот уши у нее настороженно стоят торчком. Герман был прав — как бы я ни боялась его собаку, но сейчас с ней действительно спокойнее.

Вика Леонтьева недовольна тем, что придется разговаривать на улице. Ей явно хотелось зайти внутрь, посмотреть, как мы живем. Но Лада — аргумент, с которым не поспоришь. Поджав губы, она отходит подальше от собаки и останавливается у перил рядом со мной.

Смерив меня оценивающим взглядом, Вика цедит:

— Ты ведь в курсе, что мы с Германом скоро поженимся? — Она как бы невзначай взмахивает кистью, демонстрируя мне кольцо, очень красивое, наверняка с бриллиантами. — И как, нормально себя чувствуешь?

Отвожу взгляд и отвечаю:

— Может быть, он передумал на тебе жениться…

Наверное, я говорю не то, но мне трудно собраться, когда так нервничаю.

Она в ответ лишь смеется, правда как-то фальшиво. Лада тотчас приподнимает голову, словно оценивает обстановку, и снова опускает.

Викин взгляд становится откровенно злым, что совсем не вяжется с ее смехом.

— А ты еще больше дурочка, чем я думала, — произносит она полуснисходительно-полунасмешливо. — Что смотришь? Решила, что шикарного мужика заполучила? Решила, что он вдруг воспылал к тебе любовью и поэтому забрал сюда из твоей вонючей дыры? Радуешься, наверное, что так ловко выскочила из грязи в князи, да? Что, наконец, прибрала его к рукам? Да! Я все знаю. Знаю, что ты влюблена в Германа еще со школы, что бегала за ним, как собачонка… И чуть не сдохла потом, когда он тебя бросил и уехал в Канаду. Герман мне всё про тебя рассказал.

Я стараюсь никак не реагировать и даже вида не показывать — знала ведь, что она будет вовсю стараться меня уязвить, но ее слова так жалят… Особенно последние фразы. Этого я не ожидала. Наверное, у меня в лице что-то такое проскальзывает, несмотря на все мои усилия казаться равнодушной, потому что у нее тут же проступает злорадное выражение.

— Что, первая любовь не ржавеет, да? — ухмыляется Вика. — А я помню, как ты в обморок чуть не грохнулась, когда пришла убирать наш номер. Мы тогда с Германом из-за чего-то поссорились… не помню уже, из-за чего… Но зато помню, какая потом у нас крутая ночь была… Герман умеет мириться…

Она улыбается. А я молчу, чувствуя, как против воли густо краснею, а внутри будто разливается едкая кислота.

— Кстати, я сразу догадалась, что это ты ему названивала и загадочно дышала в трубку. Вот тогда Герман мне и рассказал про тебя. Меня тогда из больницы отпустили на один день. Он так соскучился… Мы весь вечер из кровати не вылезали… Он на пять минут отлучился в душ, а тут ты…

Она испытывающе смотрит на меня, будто оценивает, как сильно мне больно от ее слов и куда еще ударить. Я же изо всех сил стараюсь казаться невозмутимой.

— Так ты правда думала, что он с тобой сейчас, потому что вдруг… ни с того ни с сего влюбился? — усмехается она. — Дура. Герман тебя тупо использует.

— Глупости, — дрогнувшим голосом произношу я. — Герман никогда бы так не поступил. Да и как он может меня использовать? Ерунда какая-то. Ты специально это сочиняешь… от обиды или со злости…

— Ой, да ты реально дура непрошибаемая, — издав смешок, закатывает глаза Вика. — Герман с тобой сейчас только потому, что вдруг выяснилось, что ты — единственная свидетельница по Славкиному делу. Точнее, что единственная свидетельница — это ты. Влюбленная в него собачонка. От тебя ему надо только одно: чтобы ты отказалась от своих показаний. И больше ни-че-го.

— Зачем это Герману? Он никакого отношения к изнасилованию Юли не имеет.

— Зато мой братец имеет самое прямое отношение. Его будущий… э-э… короче, родственник. Папочка трясется, что этого дебила Славку могут теперь набутылить за то, что он твою подружку трахнул. Ну и его заодно в губернаторы не выберут.