он не закалён, духовно беден и в смысле силы воли слабак, то и пилот из него никудышный». Он должен быть целеустремлённым, способным перестраивать свою психику: на старой технике он в полёте видел землю, мог ориентироваться визуально, а сейчас, на громадной высоте, он может ориентироваться только по приборам, по ним он взлетает и садится. А природа человека ведь остаётся неизменной: то же артериальное давление, те же насморки и ангины, плохо перевариваемая пища... Природа организма, как у солдат Александра Македонского или Суворова, а воздействие на этот организм во сто крат сильнее. И на что человек будет способен, если он слаб духом? А дух он должен черпать из патриотической литературы. Но книг-то о современной армии почти нет, да и откуда они возьмутся, если мы, писатели, эту армию не знаем? И если что-то о ней и написали, то пока что плохо. О современной армии так же трудно писать, как трудно взлететь в противоперегрузочном костюме на колоссальную высоту в современном истребителе...

Первенцева сменил Александр Чаковский, главный редактор «Литературной газеты». Малиновский хорошо знал, что Александр Борисович — великий мастер обходить острые углы, любой дипломат ему позавидует. Чаковский сразу предупредил, что будет говорить о проблемах изображения армии в литературе не как главный редактор, а как писатель, иначе это привело бы, по его словам, к ведомственному подходу.

«Лукавишь, Александр Борисович, — отметил Малиновский, — скажи уж лучше, что не хочешь нести ответственности как главный редактор: вдруг в ЦК прочитают стенограмму и сделают тебе втык».

Чаковский словно бы угадал эту мысль.

— Для меня, — подчеркнул он, — проблема, которую мы обсуждаем, слишком кровное дело, чтобы я мог говорить только с позиций редактора.

— Я утверждаю, — говорил Чаковский, — что нет более острой, более отражающей социальную психологию общества темы, чем военная. Идёт процесс преодоления культа личности. Сняты определённые ограничения, табу на творческие поиски. И вот литераторы — некоторые литераторы, разумеется, те, у которых дефицит исторического опыта, — принялись раздувать мнимые конфликты, вплоть до конфликта между поколениями. А это опасно, крайне опасно! Это ведёт к дегероизации, к низвержению основ! Эти литераторы в прошлом отливали героям памятники, а теперь сбрасывают их с пьедесталов.

После этой тирады Чаковского в зале возникло оживление, послышались возгласы. Малиновскому было ясно, в чём дело: в зале сидели не только писатели, но и маршалы, генералы и офицеры, которые эту войну вынесли на своих плечах. Они не желали, чтобы то, во что они так свято верили, подвергалось сейчас сомнению и ревизии.

— Что, товарищи, не согласны со мной? — встревожился Чаковский. — Насколько я знаю, у нас нет книг или кинофильмов на военные темы, в которых наиболее полно выразились бы те недостатки, о которых я говорю. Речь идёт лишь о тенденциях, их можно проследить во многих произведениях.

Стараясь поскорее уйти от острых вопросов, Чаковский предпочёл порассуждать о литературе в буржуазных странах. Он заметил, что там каждая война вызывает поток литературы, разоблачающей официальную пропаганду. Это в основном прогрессивная, хотя во многих случаях и пацифистская литература. Писатель этого направления рисует подвиг не как высшее проявление нравственных качеств, не как сознательное свершение человека, а как ситуацию, в которую псевдогерой попадает или случайно, или же против своей воли.

— Наши же писатели, — продолжал Чаковский, — при изображении жизни армии в какой-то мере растеряли великолепные традиции тридцатых годов.

«Это верно, — согласился Малиновский. — Неплохие были тогда книги, пусть и не шедевры. Но они помогали готовить поколение к войне, вызывали интерес к армии. А какова была любовь народа к своим защитникам! Бывало, завидев на улице военного, особенно лётчика или пограничника, девушки оборачивались и улыбались им вслед. А почему? Романтическое было время, хотя и жестокое. Каждому значительному подвигу — слава. О нём знали все, это был триумф. Спасение челюскинцев, перелёт Чкалова и Громова через Северный полюс, знаменитые полёты женщин-лётчиц Валентины Гризодубовой, Полины Осипенко, Марины Расковой — всё это было грандиозно, вселяло в души гордость. А разве сейчас нет героев, нет подвигов? Есть! Но как мы любим всё засекречивать, накладывать, как выразился Чаковский, табу».

— Посмотрите, товарищи, американские фильмы, в которых изображается война, — говорил Чаковский. — Там уж если пропагандируют американскую армию, так солдат и офицеров показывают такими непобедимыми красавцами, магами и волшебниками, которым сам чёрт не брат! Не знаю, видели ли вы фильм «На последнем берегу»...

— А как его увидишь? На эти фильмы у нас тоже табу! — раздалась громкая реплика из зала.

— Так вот, этот фильм рассказывает о гибели мира в результате атомной войны. Там показан офицер-американец, который на своей подводной лодке ушёл от радиации в австралийский порт, а когда радиация стала приближаться к Австралии и он узнал, что должен умереть в иностранном порту, то вместе со своим экипажем пошёл в территориальные воды Америки по заражённым радиацией водам океана, чтобы погрузиться в глубины в родных американских водах. Вот как у них воспитывают патриотизм, а у нас есть литераторы, которые начинают ехидно подсмеиваться над этим святым понятием...

После перерыва к трибуне, высоко неся седовласую голову, направился Алексей Сурков. Малиновский хорошо знал его и не раз вместе с бойцами и офицерами пел на фронте знаменитую «Землянку». И потому сейчас зааплодировал.

Сурков вначале пожаловался на то, что на этой встрече у него лично сложное положение. Он не только поэт, но и член Всемирного совета мира, и по всему выходит, что обязан выступать против войны и ратовать за разоружение, а сейчас приходится говорить об укреплении военной мощи страны и о военной литературе.

— Впрочем, я не одинок в этой ситуации, — развёл руками Сурков. — В этом всемирном совете были представлены Фадеев, Тихонов, Эренбург, Полевой, а ведь они всей своей жизнью и творчеством связаны с армией. И я думаю, что наша совесть перед миром чиста. Разве кто-нибудь, кроме законченных идиотов и провокаторов, может утверждать, что высокий и всегда чисто звучавший патриотизм нашей литературы хоть когда-нибудь был проникнут милитаризмом или человеконенавистничеством? Наша литература глубоко патриотическая и гуманистическая.

Я не могу понять людей, которые стенают: надоела военная тема, оскомину набила. Не новое это хныканье! Помню, в тридцатые годы примерно так же ныли. А потом по экранам страны могучим валом прокатился фильм «Чапаев», и как он оказался нужен именно в предгрозовую пору! Так что пусть себе хнычут, кому охота, а нам надо делать своё дело.