затявкали: в Советском Союзе идёт полная милитаризация умов, сам министр обороны призывает писателей вооружаться. Ты небось вчерашнее радио «Свобода» не слушал, коньячок с письменниками попивал, а я вражеские голоса не пропускаю. Зачем же на их мельницу воду лить?

— Учту, Никита Сергеевич, — коротко сказал Малиновский.

— Учти, учти, — уже миролюбиво произнёс Хрущёв и повесил трубку.

12

Для Родиона Яковлевича Малиновского рыбалка была не просто страстью — она была, пожалуй, единственной возможностью отрешиться хотя бы на время от всего, что наполняло жизнь тяжестью проблем. На рыбалке забывалось всё, причём настолько основательно, что вроде бы это всё и не существовало вовсе: и Министерство обороны, и, прямо-таки страшно подумать! — ЦК партии, и даже семья. В центре мира оказывался лишь поплавок удочки летом и сторожок удильника зимой, а главным вопросом жизни становился вроде бы самый что ни на есть пустяковейший вопрос: клюнет или не клюнет? И потому рыбалка из обычного досуга превращалась в некое всемогущее целительное средство, которое хотя бы на несколько часов снимало нервный стресс, успокаивало душу и побуждало думать об этой самой жизни как о величайшем счастье, дарованном высшими силами.

Иногда хаживал он и на зимнюю рыбалку. Казалось бы, чего хорошего: мороз, вьюга, хмурое небо, бредёшь к водоёму, ощущая на себе непомерную тяжесть полушубка, валенок, меховых штанов да ещё и увесистого рыбацкого ящика. Но что по сравнению с этим значил почти священный ритуал зимней рыбалки: снятие чехла с ледобура, нетерпеливое сверление лунки, когда во все стороны, брызгая острыми осколками, летит зеркальный лёд, сверло вот-вот дойдёт до воды, с шумом вытолкнет на поверхность ледяное мокрое крошево, и после того, как лунка будет тщательно очищена специальной ложкой, можно будет размотать леску и опустить в холодную таинственную глубину мормышку с насаженным на крючок мотылём! А потом, поудобнее усевшись на мягкое, обитое войлоком сиденье рыбацкого ящика, ждать, как высшего проявления счастья, того священного мига, когда вдруг оживёт, дрогнет сторожок и обозначится первая, такая желанная поклёвка!

Малиновский любил рыбачить в одиночестве, даже адъютанта просил сверлить лунки подальше от того места, где располагался сам. Не хотелось, чтобы от священнодействия отвлекали разговорами, которые как бы снова окунали его в водоворот служебных дел и перечёркивали всё, ради чего он оказался здесь, на водоёме. Однако в этот раз ему не удалось побыть в одиночестве: на рыбалку увязался давний друг, отказать которому он не мог. Друг этот был человеком надёжным, преданным и порядочным. Он подружились ещё на фронте, где Дмитрий Тимофеевич Штоляков был членом Военного совета армии, какое-то время входившей в состав 2-го Украинского фронта. Что-то прочное соединило их — скорее всего, похожее восприятие жизни. Главное, у истоков этой дружбы не маячило никакой корысти, никаких взаимных обязательств друг перед другом. Никто никого не выручал в бою, не помогал продвинуться по служебной лестнице. После войны Штоляков и дальше пошёл по партийной линии, был взят на работу в ЦК партии, трудился в сфере идеологии и обладал завидным даром быть осведомлённым если не обо всём, то, во всяком случае, о многом. Обладая такой информацией, умный человек мог выстраивать свои отношения с людьми, стоявшими у власти, соотносить свои действия со складывавшейся обстановкой и предотвращать опасности, которые частенько проистекают как раз от незнания истинного положения дел.

...Погода в этот день явно не удалась. Снежные обвалы то и дело вырывались из низких тяжёлых туч, снегом замело прибрежные леса, забило лунки, он покрывал толстым слоем шапки и воротники полушубков. Клёва не было совершенно.

— Настоящая свистопляска, — наконец не выдержал Малиновский. — Один выходной, и тот собаке под хвост. И это называется рыбалка по последнему льду. Верно говорят: марток оставит без порток!

— Не переживай, Родион, — бодрился Штоляков, возвышаясь над лункой массивной фигурой. — Более того, радуйся, что погодка решила испытать нас на прочность. Мы же с тобой мужики привычные, — неужто забыл, как мело зимой сорок четвёртого?

— Так то война.

— А и сейчас война, — возразил Штоляков. — Вся наша жизнь — война, и ничего более. Давай-ка плюнем пока на эти треклятые лунки, да перекусим. Окунь, он что, дурак? Он тоже не любит, когда погода плохая. Есть предложение! Нет возражений!

Эта фраза была у Штолякова самой любимой в подобных ситуациях. Произнеся первую половину, он тотчас же, без малейшей паузы, задорно и непререкаемо произносил вторую. В этой фразе как бы вырывался наружу дух времени: все голосования, будь то на партийных съездах и конференциях или обычных собраниях, не обходились без «Есть предложение! Нет возражений!», подчёркивая не только единогласие, но и единомыслие как совершенно обязательную и неизменную позицию масс.

— Да в этой круговерти и перекусывать-то непросто, — засомневался Малиновский.

— Не узнаю тебя, Родион! — Штоляков был большой любитель подтрунивать над друзьями, беззлобно и весело. — Как же тебя мирные годы избаловали и изнежили! Не бойся, рюмашку мимо рта не пронесёшь! К тому же я прихватил с собой палатку. Сейчас мы её установим. И при мне бутылочка «Посольской» из кремлёвского буфета, чиста, как слезинка! И на утро — никакой тебе головной боли.

С превеликим трудом они установили палатку. Штоляков быстренько выудил из рыбацкого ящика бутерброды с ветчиной, варёные яйца, осетрину, нарезанную аппетитными ломтиками, солёные грибки, термос с чаем. И принялся открывать бутылку с водкой.

— Надо бы адъютанта позвать, а то его, пожалуй, уже снегом замело, — забеспокоился Малиновский.

— Успеется, — возразил Штоляков. — Ты же его на два часа дня пригласил, а мы накрыли стол пораньше. Ничего, молодой, потерпит. Понимаешь, Родион, у меня к тебе есть очень важный разговор без свидетелей.

— А ежели тебе в бутылочку с «Посольской» «жучка» вмонтировали? — поддел министр.

— А что? Не удивлюсь, такое не исключено! Или в бутерброд. Мы же все живём на прослушке! Думаешь, Никиту не прослушивают? Ещё как.

— Ладно, давай лучше выпьем.

— Всегда готов! — радостно согласился Штоляков. — Единственное спасение от этой холодрыги. — И он первым осушил гранёный стаканчик.

Малиновский тоже выпил и принялся за бутерброд.

— Фронт напоминает, — задумчиво произнёс он. — Вот только ты, Дима, традицию нарушаешь. Водочку надобно не в бутылке возить, а во фляжке. Вот погляди.

И, отвернув край полушубка, показал на тёмно-зелёную солдатскую флягу, притороченную к поясному ремню.

— Вот это я приветствую! — закивал Штоляков.