Грейс встала и устремила взгляд туда, где за кладбищенской, оградой в солнечной дали простирались невысокие холмы.

– Любовь была прекрасной, но недолгой. А последняя маленькая победа досталась мне дорогой ценой. Угадай, куда они меня послали.

Лицо Рубена окаменело.

– Только не говори, что в монастырь.

– Угадал. Именно в монастырь. Я тоже не могла в это поверить. Этих монахинь следовало назвать сестрами Святого Ордена Людоедок. Со мной они обращались как с закоренелой грешницей и без конца твердили, что мне придется отказаться от ребенка, как только он появится на свет. Так они понимали христианское милосердие. Их проповеди только укрепляли во мне решимость во что бы то ни стало сохранить мое дитя. Когда пошел уже восьмой месяц…

– Тебе было шестнадцать лет?

– Шестнадцать. Так вот, когда я была уже на восьмом месяце, мать-настоятельница сообщила мне, что мои приемные родители умерли, совершая паломничество в Лос-Анджелес, чтобы увидеть мексиканскую девочку, провозгласившую, что сама Богородица посетила ее и наградила стигматами.

– Знакомая песня!

– Они плыли на пароходе, и там взорвался паровой котел. Все пассажиры либо погибли при взрыве, либо утонули.

Рубен подмигнул ей.

– Ну-у-у… по крайней мере все они отправились прямо в рай.

– А через несколько дней появился Генри.

– Прямо в монастыре?

– Да. Моему отчиму он приходился братом, а для меня, стало быть, был чем-то вроде дяди. Он считался паршивой овцой в семье, поэтому в доме его имя почти не упоминалось. Я знала только, что он страшный грешник. Разумеется, я к нему сразу привязалась.

– Разумеется.

– Он вытащил меня из монастыря и привез обратно в поместье: после смерти приемных родителей я унаследовала «Ивовый пруд». Мы стали настоящими друзьями. Он был добрый, веселый, забавный, любящий, а самое главное… не знаю, как объяснить… он был нормальный. Просто не представляю, что бы я делала, если бы не он, когда ребенок умер.

Ей удалось уловить мимолетное выражение, недоверия у него на лице.

– Да, я знаю, о чем ты думаешь. Ты считаешь, что он меня использовал. Хотя бы для того, чтобы получить бесплатный стол и крышу над головой. А потом выкачал из меня все, что мог.

– Нет-нет, я…

– Да ладно, не оправдывайся. Мне эта мысль тоже приходила в голову. Но даже если это было правдой в самом начале, с тех пор все переменилось. Все осталось в прошлом и теперь уже не имеет значения.

Рубен поднялся и подошел к ней.

– Я же видел тебя с ним вместе, Грейс. Нет нужды убеждать меня, что Генри тебя любит.

Она обвила руками его шею и крепко прижалась к нему. Они долго стояли, обнявшись и не говоря ни слова. В эту минуту Грейс поняла, что любит его. Вряд ли им суждено идти по жизни рука об руку, но сейчас-то он рядом! Упустить такой случай было бы непростительно глупо.

Она улыбнулась ему, поспешно смигивая непрошеную слезу.

– Пошли, я хочу показать тебе одно особенное место.

Рубен жалобно застонал.

– Потерпи, это недалеко. Обещаю, тебе понравится.

Это было действительно неподалеку, и, когда они добрались до места, Грейс увидела по его лицу, что ему действительно понравилось.

– Это была моя церковь, – объявила она, широко раскинув руки. – Моя часовня в лесу.

Это была всего лишь маленькая полянка среди деревьев на вершине холма, замыкавшего поля с западной стороны. Всего лишь полянка, но поросший мягкой травой склон был испещрен эрикой и фиалками, а ветви высоких сосен, конских каштанов и кленов сплетались над головой ажурным пологом – не менее прекрасным, чем купол самого знаменитого собора.

– Я назвала ее церковью Проклятой Грешницы. Весь приход, включая священника, состоял только из меня одной.

Рубен засмеялся.

– Мне здесь нравится. Но мне хотелось бы услышать только одно. Гусси. Скажи, что ты никогда не была здесь с Джо.

– Никогда. Только с тобой.

Они долго смотрели друг на друга, потом он потянулся к ней, но она выскользнула из его рук, села на зеленую траву, дернула его за брючину, приглашая опуститься рядом.

– Я еще не закончила свою историю. Философски вздохнув, Рубен опустился на землю рядом с ней.

– На чем я остановилась?

– Генри, – напомнил он, придвигаясь ближе и заправляя выбившийся локон ей за ухо. – Скоро ты догадалась, что у него есть другие занятия, помимо фермерства?

– Довольно скоро. Да он особенно и не старался их скрыть. А когда первоначальное потрясение улеглось, я пришла в восторг. Это же было нечто запретное, незаконное, греховное – я ухватилась за это обеими руками! Я стала его сообщницей, когда мне не было еще и восемнадцати.

– Что еще тебе приходилось делать, когда ты не разыгрывала из себя дочку Эндрю Карнеги?

Грейс закрыла глаза. Рубен воспользовался моментом и начал целовать ее затылок.

– Была у меня одна любимая игра. Мы изображали французских аристократов, отца и дочь, приехавших с визитом в эту страну. За две недели нам удалось убедить богатейшие семьи в Сакраменто сделать вложения в новую винодельческую технологию графа де Вильфора, разработанную им в своем замке на берегу Луары.

Рубен усмехнулся; его дыхание защекотало ей ухо. Грейс поежилась. И еще он медленно проводил рукой по ее позвоночнику – вверх-вниз, вверх-вниз.

– Труднее всего было удержаться от смеха, когда Генри пытался заговорить по-французски. Сама-то я французский знаю: отчим и мачеха дома всегда общались между собой по-французски, но Генри по-французски не говорит, он уехал из Квебека еще мальчишкой и все позабыл. Поэтому он просто придумывал слова: всякую тарабарщину, по звуку напоминавшую французскую речь. Это еще хуже, чем его немецкий. Но все ему поверили. К счастью, нам ни разу за все время не довелось столкнуться с настоящим французом.

Теперь Рубен занялся пуговицами на ее платье. То ли он их расстегивал, то ли просто перебирал пальцами – непонятно. Исходя из этого, Грейс сделала еще одно безошибочное наблюдение: история ее жизни уже не поглощала все его внимание.

– Но потом для вас настали трудные времена, – подсказал он, стремясь побыстрее добраться до конца.

– Потом настали трудные времена, – согласилась она. – Это случилось, когда Генри изгнали из Сан-Франциско.

– А кто его изгнал?

– Деловые люди, отцы города. Они страшно разозлились, когда выяснилось, что серебряных рудников, в которые они вложили деньги по его настоянию, не существует на свете. Но деньги были казенные, и они попали в такое неловкое положение, что решили не возбуждать дела, просто выставили его из города.