Куски детского пластилина — их судьбы. Которые я мог мять так и этак… А теперь, извините, ко мне Дубравкин. А теперь, извините, пластилиновым стану я сам.

Да, да, я не судил на схроне. Но это совсем не значило, что сам я не буду судим… Война.

Этот рьяный Дубравкин любил похвастать особой своей памятью — он в мельчайших подробностях (фанатично) помнил тех, с кем, когда, на какой дороге и как именно он столкнулся. Всех помнил. Не забыл, конечно, и меня… настоящий недруг!.. Полковник Дубравкин сам возглавит проверку, дал мне знать фээс. С Дубравкиным вместе два офицера по снабжению. (Смотря кто!.. Может, офицерики будут принципиальными? Будут противовесом?..) Однако шибко не надейся, майор Жилин.

На обратном пути со схрона — звонок… Чеченцы. Наши чеченцы. Федеральные… Они уже знали про найденный схрон и рассчитывали на изъятое оружие… По плану, жаловались они, им пришлют оружие только через два месяца.

— Мы готовы заплатить, Александр Сергеич.

Федеральные чеченцы зовут чаще по имени-отчеству. Лишь изредка — Сашик.

— Это, мужики, не ко мне. Оружие — не солярка!.. Это все к ним — к проверяльщикам.

— Ах! Ах! — начались знакомые горские ахи. — Они еще там?.. На схроне?

— Там.

— Фээс участвует?

— Обязательно.

— Ах! Ах!

Их проблемы. Пусть крутятся… Поиметь схрон при контроле фээсов!.. Но зато они подтвердили мне информацию о проверке моих складов и о Дубравкине… Уже знают!.. Чеченцы все знают. Как это у них налажено. Диву даешься!

Я уже час объясняю рядовому Евскому его лишь относительную (по военным меркам) вину в случившемся. Его, по сути, невиновность.

Я не виню, не корю. Я промываю ему мозги.

— Вы, пацаны, год воевали… Ты ведь, Алик, на БТРе в бою бывал? Наверняка бывал. А ты, Олег?

— Бывал, — кивает он.

Оба сидят возле стола с бланками. За Олегом громоздится куча гимнастерок.

Им ли, год отвоевавшим, не знать, что сидящие на броне и попавшие под огонь солдаты, если машина на быстром ходу, не спрыгивают в траву… Солдаты отстреливаются. Отстреливаются изо всех дырок. Изо всех стволов. Одни лупят вправо, другие влево… По кустам. По высокой траве…

— И ты, Алик, конечно, замечал, что твои ответные пули едва не задевают своего же бойца… стреляющего с тобой рядом… Пули. На расстоянии ладони от его, скажем, плеча… Замечал?

— Замечал.

— А ты, Олег?

— Замечал.

— Особенно когда твой БТР вдруг рванет в сторону… Когда твой БТР или, скажем, танк вдруг прыгнет на кочке… Когда танк маневрирует… Твой изрыгающий огонь «калашников» тоже сам собой дергается на поворотах. Замечал?

Олежка кивает. И Алик кивает без подсказа. (Добрый знак.)

Я перехожу к случайностям. Бывали же случаи, когда пуля задевала своего же. Сидящего на БТРе рядом… Задевала или даже разрывала ему плечо. Разносила кисть руки…

— И что?.. Разве мы, офицеры, хоть где-то упомянем?.. подставим солдата? Который ранил своего?.. Нет, ребятишки. Мы этого не сделаем, мы пошлем это на. Да, да, да, пацаны. Мы просто скажем — ранен в бою.

Так называемая окопная правда. Я не кривлю душой. Я только сожалеюще развожу руками — мол, даже для самих себя мы, офицеры, именно так упрощаем и так докладываем. Мы лишнее вычеркиваем. Мы стираем в памяти. Все понятно?

Я не просто промываю, я уже прополаскиваю им мозги. Скоро отправка… Все возможно. Вдруг под какой-то чужой спрос они все-таки попадут.

Алик кивает, ему понятно. Однако же на лице опять загулял нервный тик. Что-то дергает. Что-то мешает ему до конца согласиться… Что-то мешает его автоматной очереди зачислиться в нечаянный (в подсказанный мной) случай.

— Ты, Алик, просто поспешил… Ты дал очередь в чеченца, а майор Гусарцев сам шагнул на линию огня… Это нечаянно, Алик. Это и есть — нечаянно… И ни звука!.. Никому!.. Мы просто говорим — майор ранен в бою.

Я вижу: бедняге так хочется попасть в столь понятную, в столь легко объяснимую ситуацию. Но не получается. Боя же не было… Честный шиз вроде как не умеет себе самому солгать. Ему, видите ли, нужно сражение. Если бы был б-б-бой!

— Н-нет… Это не был б-б-бой, — он придерживает рукой тик на левой щеке.

Возможно, солдат был так пришиблен «уб-бийством офицера», что теперь ему как-то маловато «ранения офицера»… Ему мало!.. И вот этот засранец ищет себе побольше вины. Накручивает на себя. Психика пораженца.

— Сначала в ч-чеченца…

Рядовой Евский смотрит на меня с каким-то последним отчаяньем. Но и с последней же надеждой все-таки подпасть под нечаянный случай.

— Сначала в ч-ч-еченца… А п-потом в п-пачку… — мямлит он.

Но этого я вообще не понимаю. И не принимаю. Чушь!.. Где-то его заклинило… И опять косит под фобию!.. Какое мое дело… Неужели контуженный хочет меня убедить, что его пули шли вслед за этой передаваемой п-п-пачкой д-денег. Глюки… Чушь!.. Я не могу такое даже слушать всерьез. Мое дело промыть ему мозги. И отправить к своим.

— Чушь! — ставлю я временный вердикт.

Пацан придавлен чувством вины. Убить, мол, он не убил… Но ведь он стрелял в офицера, вот и виновен.

— Чушь. Сам себя оговариваешь.

— С-стрелял в п-пачку.

Опять?.. Мне хочется дать ему по балде. Особенно раздражает (и не поддается переосмыслению) эта его великолепная навязчивая мысль, что он стрелял в чеченца из-за денег в его руках.

Или он так хитро оправдывается?

— Что?! Что?.. Ну-ка, Алик, еще раз!.. Ты хочешь сказать, что стрелял в пачку денег?

— Д-да, — сказал он, но все-таки с заметным колебанием.

Чушь следовало в нем перебороть. Чушь следовало из него вышибить.

— Это смешно, Алик… Рядовой Евский, это смех! Ну-ка отвечай!.. Ты же не сумасшедший?

— Н-нет, — сказал он, но опять с колебанием.

— Помни это, рядовой!

Бедняга пытался объяснить некую сложность той ситуации — конечно, не в сами деньги стрелял… рука с деньгами… рука чужого человека… вдруг возникший чеченец с деньгами… Возможно, фобия и впрямь некий психосгусток, который Алику словами не определить и не выразить. Не суметь ему… Тем более этого не суметь мне, майору Жилину. Не выразить… Потому что майор Жилин в подобную белиберду не верит.

Моя мысль проста: хочешь оправдаться, не напускай туману.

И пора уходить, разговор меня ненужно утомил.

— Ты, Алик, просто засмотрелся на эти сраные деньги, которые чич протянул майору Гусарцеву!.. Ты же забыл открытую дверцу!.. Помнишь дверцу?

— П-помню.