Итак, она вышла за Андрея, который пожелал ехать в Новый Орлеан и там за общие капиталы открыть щегольскую гостиницу. Но вскоре после свадьбы он изменил свое решение, объявил, что желает вернуться на участок и снова приняться за раскопки, так как покупателя на землю не находилось, несмотря на значительно пониженную цену.

Марта воспротивилась этому намерению, внушавшему ей отвращение. Ей было ненавистно то место, где погиб ее первый муж, но Андрей упорно стоял на своем, и в конце концов Марта должна была уступить. Вскоре после их второго водворения в домике умер Христофор Бехтель. Теперь Андрей работал на руднике один, но он был полон надежд и сил.

Однажды, около трех недель после смерти старика, Андрей возвратился домой сияющий радостью и объявил Марте, что его упорный труд наконец увенчался успехом – он нашел золото. Он звал жену пойти с ним посмотреть находку, и удивленная и обрадованная Марта пошла вместе с ним на рудник, и муж показал ей в конце узкого прохода, едва освещенного фонарем, куски земли с золотыми песчинками, которыми он хотел наполнить мешочек, нарочно для того принесенный.

Густой, удушливый воздух мрачного рудника, должно быть, сильно на нее подействовал. Она вдруг почувствовала себя дурно и, шатаясь, прислонилась к стене. По телу ее пробежала дрожь, и голова закружилась, ей показалось, что до нее слабо доносится страшный крик Андрея, а затем все исчезло из глаз.

Когда Марта пришла в себя, то при слабом свете фонаря увидела, что она была одна, мешок, до половины наполненный, лежал на земле, а Андрей исчез. Удивленная и раздосадованная Марта вернулась домой, не понимая, как мог муж бросить ее. Но затем досада ее сменилась беспокойством, когда она нигде не нашла Андрея. Настал вечер, а муж все не приходил. Наконец, далеко за полночь явился Андрей, бледный и утомленный. Он молча поел немного и, ни слова не говоря огорченной жене, лег и, казалось, уснул. Его странное поведение продолжалось и на следующий день. Он уходил с рассветом и возвращался лишь ночью, казался мрачно настроенным, встревоженным и пугливо поглядывал даже на жену. Впрочем, по прошествии двух недель он успокоился, перестал пропадать и принялся за работу.

Марта боялась его расспрашивать, заметя, что малейший намек на рудник и на богатства, в нем заключенные, раздражал Андрея. Она была приятно удивлена, когда раз поутру Андрей позвал ее и сказал:

– Пойдем со мной на рудник, надо будет взять оттуда мешок, а ты будешь держать фонарь. Не удивляйся, у меня есть на все свои причины, – мрачно присовокупил он.

Марта молча повиновалась. Дойдя до конца галереи, она поставила фонарь на кучу земли и помогла мужу наполнить мешок. В эту минуту та же странная слабость охватила ее, в глазах потемнело, голова закружилась и лишь страшный вопль вывел ее из оцепенения: Андрей с пеной у рта и распростертый на земле корчился в конвульсиях. Вне себя побежала Марта звать на помощь и вскоре вернулась со служанкой. Когда они вошли в рудник, то нашли Андрея лежавшим без чувств. С большим трудом притащили они его домой и положили в постель. После долгих стараний привели его в чувство, он открыл глаза, но никого не узнавал. В бешеном бреду метался он на постели, борясь с невидимым врагом, кричал и сыпал ругательствами.

Убедившись, что муж серьезно болен, Марта решилась пригласить доктора, и молодой негр, брат служанки, отправился верхом. Прошло не менее десяти часов, прежде чем ему удалось привезти врача.

День прошел мучительно, но под вечер больной, казалось, успокоился и заснул. Марта сидела у его изголовья, но изнуренная волнением и борьбой с больным, которого все время удерживала, так как он хотел все время броситься с кровати, она наконец задремала. Удушье и яркий свет вдруг разбудили ее. Она несколько минут в оцепенении глядела, как Андрей с помутившимися глазами и в одной рубашке поджигал ночником оконные занавески, а прежде запалил занавеси у постели. Пламя касалось потолка, который зловеще потрескивал, а дым, едкий и удушливый, наполнял комнату. Опасность придала силы Марте, она бросилась к нему, стараясь вырвать из его рук ночник и вывести из дома.

– Оставь меня, дура! – глухим голосом, безумно хохоча, кричал Андрей. – Разве ты не понимаешь, что темнота в этом проклятом руднике только помогает негодяю? Теперь, когда так светло, он не посмеет отнимать золото и мешать мне унести мешок.

Старания молодой женщины увести Андрея были напрасны. Лихорадочное состояние придало ему силы. Вдруг Марта вспомнила, что малютка дочь, ее единственное сокровище, была в комнате верхнего этажа. Позабыв все, она бросилась наверх и, невзирая на опасность, спасла задыхающегося ребенка. Андрей, полуживой, со страшными ожогами и сильной горячкой был вытащен из комнаты отважной и сильной негритянкой, но дом сгорел дотла, и когда на рассвете приехал доктор, он нашел лишь одни дымящиеся развалины. Больного поместили в сарай на огороде. Его бред сменился полнейшим упадком сил, и доктор объявил его безнадежным. Отсутствие медикаментов, а также осложнение болезни вследствие ожогов и простуды, вызванной долгим лежанием на земле, – все это делало выздоровление невозможным.

Убитая неожиданным бедствием, Марта не отходила от умирающего, прикладывая компрессы и всячески стараясь облегчить его страдания.

Под вечер Андрей, казалось, очнулся от забытья и вскоре в полном сознании открыл глаза. Увидев жену, приготовлявшую ему компресс, он знаком подозвал ее.

– Марта, – прошептал он, взяв ее за руку, – я умираю, я чувствую, что не увижу больше восхода солнца, но до тех пор я хочу облегчить мою нечистую совесть. О да! Я знаю теперь, что существует суд Божий, страшный и неумолимый, который рано или поздно поражает преступника и не допускает его пользоваться чужим добром.

Глухой стон сорвался с уст Марты.

– Да, да, я знаю, что Бог видит и наказывает преступление, избежавшее суда людского.

Молодая женщина сжимала обеими руками свой лоб, покрытый холодным потом.

– Слушай, – продолжал больной отрывистым голосом. – Как только я тебя увидел, то безумно в тебя влюбился. Но так как ты любила своего мужа, я скрывал свои чувства, придумывая разные планы, как завладеть тобой. Мы продали вам землю, чтобы сбыть за хорошую цену предприятие, которое считали неудавшимся, так как бесполезно проработали четыре года. Дядя Христофор все же остался из алчности, боясь, чтобы вы все-таки что-нибудь не нашли. А в таком случае мы заранее решили убить вас, чтобы завладеть сокровищем. Когда я тебя увидел, мои намерения относительно тебя изменились. Чем более во мне развивалась страсть и ревность, тем более я ненавидел Стефана. Он первый нашел золото, и, едва мы убедили себя в действительности находки, я бросился на него, ошеломил ударом по затылку, а затем придушил его кучей земли, а тебе рассказал выдуманную мной сказку.

При этом неожиданном признании Марта глухо вскрикнула и закрыла лицо руками.

– Прости меня и дай закончить мой рассказ. Ты видишь, как Бог покарал меня, – сказал умирающий, корчась в постели. – Мы молчали о найденном золоте, чтобы не возбуждать подозрений. Затем у меня был другой план: я хотел отделаться от дяди Христофора, чтобы остаться единственным обладателем золота и тайны. Однажды, когда он работал на крыше, я подкрался сзади, ударил его по голове и сбросил вниз. Он рухнул, и я думал, что убился, но ничуть не бывало: он только онемел от удара и страха и сделался идиотом. Я оставил его жить и женился на тебе, но тут настигла меня рука Божья. Полагая, что настал момент объявить о находке золота и покинуть это проклятое место, я повел тебя в рудник. Но когда хотел взять мешок, то увидел возле себя Стефана. Мертвенно-бледный, с безжизненными глазами, он уцепился за мешок, злобно отнимая его у меня. Я убежал, как полоумный, но впоследствии убедил себя, что то была галлюцинация моих возбужденных чувств, и вторично пошел вместе с тобой. И снова возле меня восстал призрак, схватившийся за мешок. Я упал, видя, как ты бросилась бежать, но не мог следовать за тобой, так как страшные глаза Стефана приковывали меня к земле. Надвигаясь все ближе, он наклонился надо мной, и мне пахнуло в лицо ледяным зловонным дыханием с трупной вонью, так что я чуть не задохся. Синеватое пламя мерцало вокруг его безжизненной головы и вырывалось из судорожно искаженных губ.