как говорил папа, значит «Чужая». Почему так? Никто не знал. Но уполовиненное моё имя имеет смысл на древнем языке, уже утраченном отчасти, — «Дарующая Любовь».

Кто такая земная Ксения?

— Ксенэя? — повторил он — Но как у вас может быть земное имя?

— Почему земное? Наше.

— Я видел её во сне, но она была тобою тоже. У вас одно имя, — знак вашей похожести. Хотя ты другая, но такая же воздушная и совсем незаземлённая как большинство. Она не была похожа ни на одну девушку на Земле. Она рождала желание встать выше низменного влечения, стать кем-то, кто лучше, чем ты есть. Так было, но как будет? Мне не хотелось бы повторения тех событий. Понимаешь, я её утратил. И по своей вине. И по её вине тоже. Потом всё стало серо и буднично. Праздник ушёл. Мир утратил четвёртое измерение. На Земле мне стало скучно, покидать Родину было легко. Тяжесть пришла впоследствии.

— Та, о ком ты вспомнил, твоя земная жена?

— Нет. Она так и не стала моей женой. Я не взял с собою записей о ней и забыл её лицо.

Он прижался ко мне настолько, что я услышала биение его сердца. Я поняла, что он где-то блуждает в своём далёком от меня мире, освещаемом чужой звездой. И уже повторно возник этот загадочный эффект моего вхождения в его информационные потоки, которые я озвучу его собственными словами. А как оно происходило на самом деле, если в привычном смысле человеческого общения через речь, я не знаю. Не понимала этого тогда, не понимаю по сей день.

— Никогда не говорил об этом никому… Это мой груз, вдобавок к тому, каким уже был я нагружен ещё на Земле, несмотря на очень молодой свой возраст в то время… В личном плане я не был счастливым, хотя меня и любили прекрасные девушки. На иного посмотришь, ну явный неликвид из мастерской нашего Творца. Все пропорции не соразмерны, лицо как у пластилинового человечка, вылепленного в какой-нибудь детской студии, а весь светится от внутренней гармонии, от своего личного попадания в самую десятку в жизненной игре по имени Счастье. А тут без похвальбы, не то, что девчонки, а умные, вызревшие душевно женщины любуются мною как мировым шедевром, природной только лепки. А мне всё чего-то неймётся, всё чего-то убегал куда-то и к кому-то от той, о которой чётко знал, она и есть моё, приготовленное, возможно и Свыше, то самое пожизненное Счастье. Чтобы жить с нею душа в душу, в обнимку, до той самой черты, за которой мы и растворяемся в неотменяемой вечности…

Но что теперь о Земле маяться, если жить приходиться в том самом интерьере, в который я и всунут без возможности пока что отсюда выскочить. В первый год моей службы на одном из объектов поймали шпионку. Она внушала жалость и доверие. Глаза земные, синие. Как было поступить? Отпустить? Шпионы из Архипелага обладают развитым умением составлять карты местности, знают горы прекрасно. Знают загадочные туннели. Они приходят из всегда непредсказуемо открывающегося лаза, из подземных туннелей целыми диверсионными группами, и из переносных установок долбят по нашим объектам, причиняя урон, убивая людей, если они случайно оказываются вне защиты, за пределами объектов. Часто пришлые гости осуществляют зверства по отношению к нашим. Отрезают им головы, если удаётся захватить живьём, а сами тела бросают в тоннелях. Не знаю, зачем им головы наших людей? А может, и знаю, но не буду о страшном. Поэтому мы тоже поступаем с ними жестоко. Как правило, — ликвидация. Мы их много переловили, и они последнее время редкость. Туннели взрываем, если находим. Но они выползают, время от времени…

Пойманная женщина стала уверять, что случайно заблудилась, попав в туннели тоже случайно. В отличие от настоящих шпионов, — а они умеют такое, о чём мы и понятия до сих пор не имеем, и примитив часто сочетается у них с непостижимыми для нас возможностями, — женщина оказалась такая… светлая вся, глаза прозрачные. Буквально как родник, от неё шло некое веяние редчайшей чистоты натуры. Она была напугана, и даже внешняя экипировка доказывала её непричастность к тем играм, что вели там против нас диверсанты. Они мимикрию под случайных путников редко практиковали. Одиночные вылазки им были ни к чему. Они знали горы, как я собственное жилище, и целью их был методичный ущерб и изнурение нас как захватчиков, влезших туда, где всё принадлежало им. Фанатики, ледяные жестокие души, без всякой игры презирающие смерть. Не знаю даже, что за обработку они проходят. Короче, нестандартный случай. Среди них иногда попадались и женщины, но никогда не было красивых, а уж тем более нежных и хрупких, подобных некой выдуманной фее, вроде тебя. Хотя ты не выдумка. Вот я ей и поверил. Она казалась такой беззащитной, и я не могу забыть её. Часто думал, вдруг я виноват в том, что произошло тогда, и её не стоило отпускать так поспешно. Надо было ввести в курс дела шефа, а я пожалел, вдруг её отправят в пустыни после зачистки сознания, решат, что она только притворяется случайной бродяжкой. Я нарушил внутренний устав, отвёз её, оставил одну в пригородной роще, считал, что в безопасности. Думал, она вернётся к себе домой, если её дом в столице, как она меня уверяла. Но там, у лесного посёлка, под утро возникла перестрелка между силами столичной безопасности и каким-то сбродом, прибывшим из пустынь. Выходит, что моя жалость вышла ей боком. Потому что она попала под самую раздачу того, что не ей было предназначено…

— Кто она? — прошептала я, не понимая, зачем мне знать страшные подробности о войне в горах, о жутких расправах и перестрелках, о шпионах? Знать об этом мне совсем не хотелось. — Я не хочу думать о том, что людей убивают раньше отведённого им времени. А они и без того страдают и живут тяжело…

— Ты спросила: «кто она»? — он наклонился над моим лицом, пытаясь вглядеться в темень моих глаз. Но что можно было рассмотреть в полумраке? — О ком ты? Почему ты думаешь о смерти и страдании?

Я не могла признаться ему в том, что тот облик, который выплыл из потока его прошлой жизни, напомнил мне маму… Ведь он не приглашал меня входить туда, — в своё прошлое, куда он и сам-то вернулся по чистой случайности. Собственные размышления, порой и не подчиняющиеся воле человека, как и его сновидения, завели его туда, где осталась